Носферату - [78]

— Мастер, — огрызнулся он. — Зовите меня Мастером. Кто вы такой, чтобы торговаться со мной? Вы тоже хотите один из этих проклятых гобеленов?

— Да пес с ними, — честно ответил я, — плевать мне на гобелены. Я простой журналист и чужд высокого искусства. И у меня есть предложение, от которого вы не сможете отказаться. Вы отвечаете мне на пару вопросов, а я… помогаю вам уйти из жизни.

— Вы на это готовы? Если вы обманете, я засужу вас, щенок, — зашипел Суо. Никто не узнал бы в этом озлобленном желчном типе скромного мальчишку Гокхэ. И я без тени сомнения заверил Мастера, что совершу эту противозаконную любезность в ответ на его интервью. Он кивнул мне и выпустил из руки ножницы, которые, скользнув по одеялу, звякнули о кафельный пол.

Пожалуй, кто-то скажет, что я убил гения. Может, сдай я Гокхэ хорошему психиатру, тот и сумел бы вылечить больную душу Мастера, заключенную в теле Мэё, но риммианец сам выбрал смерть, окончательно обессмертив себя в веках. А у Гокхэ впереди еще была долгая и, кто знает, возможно, даже счастливая жизнь. Поэтому я без сожаления простился со старым говнюком Суо, сорвав бинты с рук хрупкого и очаровательного, как Парис, мальчика-скульптора. Мэё открыл глаза, некоторое время недоуменно пялился в потолок, а потом — привычным жестом глянул на запястье.

— Добрый день, дружище, — сказал я ему, садясь на край кровати. — Как настроение?

— Я помог вам, господин Шатов? — спросил мальчик слабым голосом, хлопая длинными ресницами. Его желтые глаза от усталости и пережитого стресса отливали янтарем. — Саломея Ясоновна довольна мной?

Я заверил его, что Саломея Ясоновна в полном восхищении, и решил, что недолго Николаосу оставаться маминым фаворитом.

— Как вы думаете, Носферату, могу я ей что-то подарить?.. Я так хотел бы поблагодарить ее за все, что ваша мама делает для меня, — прошептал Мэё, смущаясь, так что его перламутровая кожа покрылась мерцающим румянцем.

— Подарите ей фен, — посоветовал я, скрыв улыбку. — Она будет вам очень благодарна.

Вернулся доктор. Но я не стал объясняться с ним и вышел. Потом прибавил шаг, а потом и вовсе побежал, потому что мысли, почуяв верное направление, бросились по нему, как хорошие гончие, и я едва поспевал за ними.

* * *

Марта караулила меня, стоя на крыльце. Но я не позволил ей наброситься с упреками. Кинул в сумку, чтобы не тратить время на пробег по магазинам, несколько пачек сигарет, одну из новых маминых туфель, переложил в карман свежей рубашки карту с уже трижды за этот безумный день просмотренными фотографиями мертвого саломарца. И сбежал, не говоря ни слова.

Видимо, Санек уже убедил себя в том, что знает, чего от меня ждать, потому что, когда я ворвался в музей, держа во рту сразу две зажженные сигареты и размахивая сумкой с торчащей из нее маминой туфлей, он опешил.

— Шатов, вы идиот? — предположил он вежливо, выступая из полутьмы. Музей погружался в сонное оцепенение ночи.

— Вы здесь, отлично, — объявил я, торопясь. — А Анна Моисеевна?

Сигареты не помогали. Адреналин, закипавший в моей крови, видимо, усиливал действие саломарского яда. Я чувствовал, как меня начинает трясти, круглые пятнышки снова заалели, так что край одного стал заметен под манжетой рубашки. Видимо, химия организма решила преподнести мне очередной сюрприз.

— Пойдемте в кабинет директора, Шатов, а то вспугнете преступника. Вы невменяемы? Это яд?

— Может быть, — отмахнулся я, изо всех сил стараясь удержать в голове с таким трудом сложившуюся картинку. — Не обо мне речь. Насяев!

— Что — Насяев? — спросил Санек, заталкивая меня в кабинет. Там ярко, не скрывая своих ватт, горели все лампы и люстра под потолком. Однако окна были плотно закрыты металлическими створками и завешаны шторами, чтобы даже луч света не проникал наружу. Возле директорского стола уже сидела напряженная и печальная, как все бюджетники, Ирина Алексеевна Муравьева. Под столом в корзинке смирно обретался Экзи. Увидев меня, он вильнул хвостом, слез с подушки и тотчас, задрав ногу, напрудил огромную лужу.

— Прошу пр-р-рощения, — проговорил знакомый ровный голос. — Не удержал. Критическое наполнение.

— Эх, блин, — выдохнул Санек. — Ирина Алексеевна, где у вас тут уборщица? Хоть тряпку принесите, вытрите.

— Эхблин — это его брат, — заметил я, скидывая с плеча сумку, — а его имя Экклезиаст.

— Да хоть Эхнатон, — рыкнул Санек. — Забирайте собаку, Шатов. Сладу с ним нет никакого. Вот, пришлось господина Уроса попросить пока придержать пса, а то жрет все подряд и музейных работников за ноги кусает.

Урос вытянул изо рта послушного, как агнец, Экзи пучок черных нитей, сложил в крошечную ладошку и помахал мне, приветствуя.

— Оставить его в отделе не смогли, — продолжил Санек. — Без контроля со стороны нашего свидетеля он в полчаса все изгадит, а господин Урос нужен здесь для следственного эксперимента. Так что не компостируйте мне мозг, Шатов, рассказывайте, что вы узнали о Насяеве, забирайте собаку и до свидания.

— А облава в запаснике?

Ирина Алексеевна, повинуясь грозному взору Санька, бросилась за тряпками — убрать за лохматым свидетелем, хотя ее желание услышать, что же все-таки я знаю о Насяеве, читалось во взоре искусствоведа Муравьевой даже невооруженным глазом.