Носферату - [32]

Огромный, похожий на снежного человека, со сросшимися на переносице кустистыми черными бровями, профессор Муравьев внушал трепет и ужас. Я почувствовал себя студентом, опоздавшим на государственный экзамен и, к удивлению своему, обнаружившим, что экзамен вовсе не по литературе ближнего зарубежья, а по грамматике китайского языка. Дядя нервно сжал в кармане трубку, ища у нее поддержки и защиты.

Профессор Муравьев грозно посмотрел на нас, еще суровее сдвинул брови, приблизился и прямо-таки выбросил вперед большую, словно вытесанную из камня руку.

— Муравьев, Валерий Петрович, — представился он, и голос у него оказался низким и густым, но тем не менее приятным и даже гипнотическим.

Мы представились, и Насяев, захлебываясь от восторга, провел всех в столовую. Все та же страшенная служанка подала томатный суп, и Муравьев сразу уставился в тарелку и принялся сосредоточенно выгуливать в ней ложку. Он явно не желал начинать разговор.

Зато Насяев оказался в родной стихии — у него были слушатели, он попивал водочку, со снайперской точностью наливая ее в рюмку из хрустального графинчика, он играл на своем поле и явно выигрывал, заколачивая нам в ворота один мяч за другим. Он болтал, драгоценное время утекало сквозь пальцы, Муравьев не отрывал взгляда от тарелки, где-то в столовой моего дяди разлагался саломарский дипломат, а мы не продвинулись ни на шаг.

— И вот тогда, — Насяев взмахнул вилкой и снова приложился к графинчику, — я и говорю Ергаеву: «Георгий Соломоныч, а почему бы нам не включить в делегацию Валерия Петровича. Конечно, у него сложное отношение к инопланетным расам, но он человек честный, преданный интересам Земли и очень хороший биолог…»

Муравьев покраснел неровными пятнами, то ли от смущения, то ли от неудовольствия, что Насяев заговорил о нем, и оторвался от тарелки:

— На Саломаре на тот момент предполагали более восьмидесяти видов неизвестных земной науке представителей флоры и фауны. Включая самих саломарцев…

Последнюю фразу профессор произнес с такой брезгливой озлобленностью, что Насяев снова счел своим долгом перебить Валерия Петровича и расставить очередные точки над «i»:

— Профессор Муравьев признает лишь гуманоидные расы. Он, как я люблю говорить, в раннем детстве попал под обаяние старых фильмов. «Чужие», «Звездный десант» и тому подобное… Вот именно из-за таких, как вы, Валера, консул Раранна и решил прилететь пораньше. Кажется, он уже завтра будет на Земле. Он присылал мне сообщение в понедельник утром, но я случайно уничтожил его, расчищая завал в моих записях. Ну, знаете, собрал все лишнее — диктофонные мини-диски, файлы, записи, всякое старье… — и разом по течению Леты.

Насяев еще что-то говорил, а я с ужасом смотрел на дядю, который побледнел и стал медленно сползать из кресла на пол.

— Пал Саныч. — Я подхватил дядю, расстегнул крахмальный воротничок его рубашки и, вынув из кармана носовой платок, смахнул выступивший на дядином лбу пот. — Профессор, откройте окно. Ему плохо.

— Только бы не сердечный приступ! — воскликнул Насяев и бросился открывать окна. Муравьев отобрал у меня платок, плеснул на него водкой из насяевского графинчика, натер дяде виски и сунул угол платка ему под нос. Дядя Брутя начал приходить в себя. Глаза его стали осмысленными. В них появилось выражение ужаса.

— Спокойно, дядя Брутя, все хорошо, мы в гостях у профессора Насяева. Я Ферро, твой племянник. Это профессор Муравьев. — Я старался говорить как можно отчетливее и громче, чтобы, если дядюшка в бессознательном состоянии начнет бредить тухлыми осьминогами, наши высокоученые друзья не обратили на это особого внимания. Я был не в состоянии рассказывать историю про Зигги в третий раз.

Дядя Брутя очнулся, попросил чашку крепкого кофе, застегнул воротничок рубашки, поправил галстук и сел к столу. Все, как ни в чем не бывало, последовали его примеру. Дядя старательно пытался изобразить аристократическое спокойствие и, уставившись в пол, заправлял свой организм кофеином. Муравьев смотрел на него так пристально, что бедный дядя Брутя не знал, куда деваться, и наконец начал жалобно поглядывать на меня в надежде на спасение.

— Скажите, Валерий Петрович, чем вам так не угодили негуманоиды? Они ведь в принципе такие же разумные существа, как и мы. — Я полагал разрядить обстановку и спасти моего бедного дядю, но не тут-то было. По всей видимости, я только что наступил с размаху на любимую мозоль профессора Муравьева. Глаза Насяева сделались испуганными, он протянул руку, словно надеясь остановить мою фразу в полете, но Муравьев уже поймал ее. Лицо биолога налилось кровью и исказилось, он грохнул по столу кулаком, занес его для второго удара, передумал, опустил руку и рявкнул прямо мне в лицо:

— Вы хотите сказать, такие же люди?! Эти инопланетные пауки, крокодилы, слизни, осьминоги, птицы — такие же, как мы?! Да у них и понятия нет о моральных ценностях. Они только ждут момента, когда мы расслабимся, распустим слюни в изъявлении братских чувств, чтобы сожрать нас! Это только звери, животные! Неизученные животные, которые не умнее дрессированной собаки, только амбициознее, хитрее и страшнее. Это хищники, которых можно только укротить. Их можно не опасаться, лишь пока они боятся своего укротителя, но стоит нам заговорить о равенстве, братстве и повесить плетку на крюк, как они бросятся и растерзают нас, а потом друг друга. Но это будет уже не важно. Мы должны спасти наших детей, наших близких. Как древний человек охранял свое племя, мы должны оградить людей от диких зверей, земного или инопланетного происхождения. И я готов каждого, кто посмеет приблизиться к моим родным…