Нормандия - Неман - [5]

Он влез в кабину, уселся перед щитком, вырулил на чйшлетную полосу, затем дал газ, разворачивая самолет…… [2] Около ангаров что-то происходило. Какой…… [3] по плечу часового, блаженно созерцавшего маневр Леметра, и с криком бросился к самолету, размахивая руками, как регулировщик перед за бившими перекресток машинами. Леметр потянул ручку управления на себя — либо он вырвется, либо все пропало! Сержант еще немного поработал ногами, прокричал свои последние проклятия, заглушенные шумом мотора, и отбежал, чтобы не быть сбитым плоскостью самолета.

В конце взлетной полосы «гоэланд» на бреющем полете пронесся над ремонтной летучкой, катившейся ему навстречу. Леметр успел заметить перекошенные лица и грозящие ему кулаки — и больше ничего. Ничего, кроме удаляющейся земли, встречающего неба и надвигающегося моря.

Тогда, только тогда он обернулся. Спрятавшийся в хвосте самолета Дюпон поглаживал свой свежевыбритый подбородок. А Бенуа смеялся:

— Для начала неплохо!

На земле сержант и ремонтники с летучки смотрели, как, сверкая на солнце, удаляется на север маленькая стальная молния.

— Надо доложить капитану Флавье, — сказал сер-ж, шт.

И в предвкушении этого многообещающего разговора он глубоко вздохнул.

Капитан Флавье уже был в курсе дела. Он не знал имен улетевших, но знал, что им удалось поднять в. воздух один из «гоэландов» его базы. Еще до рапорта сержанта ему доложили об Этом зенитчики. Он слышал выстрелы, видел облачка разрывов вокруг самолета, который на полном газу уходил на север. И он понял. Он не сказал об этом никому. Так никогда ничего никому и не сказал.

Шардон и Вильмон также знали о происшедшем: Им все объяснили те же небольшие облачка, то же сверкание стали на фоне безукоризненно голубого. Они молчали — к чему слова? Мозг каждого сверлила одна и та же мысль: «Им удалось!» Но кто они? Этого никто не знал. Друзья, братья, товарищи. Возможно, знакомые, может быть, и нет. Это не имело значения. Они улетели на неисправном самолете, почти без горючего, чтобы завоевать право не валяться на солнечном пляже в то время, когда мир охвачен войной. Мятежное племя, они отказались от оазиса. Безоружные воины, они требовали оружия. Осторожные люди, они искали опасности. Авантюра, которая вела их над Средиземным морем к орудиям Гибралтара, имела точный смысл. Она сливалась с тем великим пульсом войны, который управлял совестью людей. Этот маленький самолет, затерявшийся где-то между Африкой и Европой, по-своему присоединялся к тем эскадрильям. Которые из Лондона, из Москвы или с берегов Америки громили фашизм.

Шардон и Вильмон, по-прежнему привязанные к африканскому берегу, поджидали Ле Гана. Но Ле Ган не приходил. Шардон нервничал.

— Господи, что же он медлит! Что он тянет!.. Послушай, тут что-то неладно… Не случилось ли…

Да, — сказал Вильмон изменившимся голосом, — мне кажется, с ним действительно что-то случилось.

В нескольких метрах от них шел Ле Ган. Лицо его было бесстрастно. — он не выдал друзей ни словом, ни жестом. Его сопровождали двое жандармов. Щардон всегда понимал, что это возможно, что “такое бывает. Но он никогда не думал, что это случится с ними. Жандармы и их пленник были уже далеко, а он все еще не мог взять себя в руки.

— Что будем делать? — спросил он наконец.

— Начнем сначала, — ответил Вильмон.

II

Тегеранский аэродром зажат в кольце гор. Смотря по времени дня, они то розовые, то фиолетовые, то голубые. Тегеран — сердце Ирана. За стенами слышится журчанье воды. Узкие смешные улочки, точно клешни Краба, впиваются в городские артерии. Тегеран — это город-краб. Ты делаешь шаг вперед, а он словно пятится назад. Никогда сразу не сообразишь, в какой зщже ты очутился: будущее и прошлое смешиваются здесь настолько неуловимо, что о настоящем просто забываешь.

В конце 1942 года Тегеран был пунктом сбора эскадрильи…

Из тех, кто решил «начать сначала», некоторым удалось вырваться с африканского берега. Здесь, в этой граничащей со сражающимся Советским Союзом нейтральной стране они ждали решения своей судьбы. Это ожидание подчас б» ло даже приятным. Отважные молодые люди, которые готовились идти на смерть, пользовались большим успехом. Разумеется, у женщин. А также у менее молодых мужчин, решивших ни в коем случае не рисковать жизнью.

Во французской колонии Тегерана танцевали и в этот вечер. Вилла хозяина была чудесна: сад, террасы— все, что необходимо для современной тысячи и одной ночи, — и в придачу шезлонги у самой глади моря. Гости танцевали, пили, флиртовали — война была где-то на другой планете. И ощущение потерянности было здесь совсем иным, чем там, на алжирском пляже. Здесь были женщины, много женщин. Большей частью красивые, но — Вильмон не мог сказать почему — они вызывали у него мысль о насекомых. Миниатюрные, затянутые в талии, шуршащие платьями, эфемерные, готовые на любую вольность. «К счастью, — размышлял он с некоторым удовлетворением, — летчики не певчие из церковного хора! Даже очень юный Перье, который не вылезает из шезлонга!» Элегантный Буасси, тоже маркиз, рассказывал одной вешавшейся ему на шею даме (настоящий вьюнок — я обовью тебя, и ты сдашься!), как по пути из Лондона в Гибралтар он допустил пустячную ошибку в ориентировке и угодил к франкистам, А итог? Три месяца тюрьмы.