Нормандцы в Сицилии. Второе нормандское завоевание. 1016-1130 - [115]

За этой краткой, но содержательной присягой стояло даже больше, чем кажется на первый взгляд. Клятва в верности не была чем-то необычным; однако представляется весьма интересным, что Рожер включил в число лиц, к которым она обращена, двух юных наследников, таким образом подтвердив их потенциальные права на власть – и, возможно, сделав первый шаг к своей будущей практике назначения сыновей наместниками на материке. Он также со всей ясностью дал понять, что требует от вассалов не просто исполнения формальности. В последующие годы он заставлял не только баронов и рыцарей, но и всех своих свободных подданных повторять клятву снова и снова, как постоянное напоминание об их долге. Не являлась ли подобная настойчивость начальным движением к возвышенной, полумистической концепции монархии в византийском стиле, которая так соответствовала его восточному духу и которую он так успешно воплотил в дальнейшем? Возможно. Но несомненно, Рожер, сознательно или нет, «подготовил почву для того расширительного толкования измены, которое было характерно в XII в. для сицилийского королевства»[93].

Но реальное значение собрания в Мельфи заключается не в первой, а во второй части присяги вассалов. Раньше иногда случалось, что бароны южной Италии клялись – обычно на очень краткий срок – уважать права и собственность нерыцарских сословий, но они всегда сохраняли за собой право на вражду, по которому они могли вести – и вели – войны друг с другом, сколько их душам было угодно. Только когда папа провозглашал так называемый «Божий мир», им иногда приходилось умерять свою воинственность. Последние трое пап – Урбан, Пасхалий и Геласий – старались подобными мерами помешать Апулии власть в анархию; но ни один из них не добился заметных успехов, хотя бы потому, что установление «Божьего мира» зависело полностью от клятв, добровольно приносимых заинтересованными сторонами. Теперь ситуация изменилась. Право на междоусобные войны отменялось сверху, сразу и навсегда – практика беспрецедентная для Европы того времени (исключая Англию и Нормандию). Клятва, подтверждающая запрет, приносилась Рожеру лично; и таким образом устанавливался «герцогский мир», и герцог нес полную ответственность как за его поддержание, так и за наказание тех, кто его нарушит, – поскольку третья часть присяги с упоминанием о передаче злодеев герцогскому суду ясно показывала, что Рожер не собирался, даже теперь, полагаться исключительно на честность своих феодалов. Он начал создавать собственные уложение с наказаниями и намеревался сделать его действенным. Первое большое собрание в Мельфи, на котором в 1043 г. первое поколение нормандских баронов во главе с дядей Рожера Вильгельмом Железная Рука и Гвемар Салернский в качестве их сюзерена разделили завоеванные территории на двенадцать графств Апулии, давно стало историей. Но возможно, в маленьких горных поселениях еще жили несколько стариков, которые смутно помнили августовский день ровно семьдесят лет назад, когда Роберт Гвискар, великан в расцвете сил, получил три герцогства от папы Николая II. Оба эти события открыли новые главы в героической истории нормандского владычества в южной Италии. Теперь произошло третье. На этот раз не было ни подтверждения прав, ни распределения фьефов; но любой нормандский рыцарь и барон удостоверился со всей ясностью, что одна эпоха окончилась, а другая начинается. Эту новость не все восприняли с радостью. Прежние порядки, наследие бестолкового Рожера Борсы и его сына, оказались разрушительными для страны в целом, но привилегированным сословиям часто представлялись вполне приемлемыми и даже выгодными. Теперь, впервые за сорок пять лет, южная Италия попала в руки сильного человека, способного и желавшего править. В будущем все должно было пойти по-другому.

Год 1129-й, подлинный «год чудес» для Рожера, завершился еще одним триумфом. Статус Капулии был неопределенен с момента смерти ее князя Ричарда II в 1106 г. За восемь лет до этого Ричард признал сюзеренитет герцога Апулийского в благодарность за помощь в возвращении к власти; но его наследники, кажется, не последовали его примеру, и ни у Рожера Борсы, ни у герцога Вильгельма не хватило духу заявить о своих притязаниях. Капуя снова стала независимым государством – суверенитет которого Рожер, по условиям беневентской инвеституры, обязался уважать. Вопрос о том, сколько времени он бы это делал, остается открытым: Капуя, хотя и сделалась бледной тенью прошлого, не представлявшей ощутимой военной угрозы, оставалась вечной занозой и препятствием к объединению юга, что раньше или позже надоело бы Рожеру. К счастью, обстоятельства решили за него. Бесхарактерный юный Роберт, оставшись без союзников, решил, пока не поздно, договориться с соседом и добровольно признал герцога своим законным сюзереном.

Непрошеное подчинение, которое реально означало присоединение Капуи к герцогству Апулия и таким образом сделало Рожера неоспоримым хозяином нормандского юга, наглядно доказало, что все попытки Гонория поддерживать неубедительный баланс сил потерпели крах; и на это можно было ожидать гневную реакцию из Рима. Но к тому моменту, когда весть о капитуляции князя Роберта достигла Латерана, Гонорий лежал безнадежно больной; и в последующие месяцы, которые принесли герцогу Апулии величайшую награду в его жизни, папская курия занималась другими, более неотложными делами.