Нормальный ход - [41]
Я так стою, скромно...
Тут Михейка изловчился, на газон меня повалил — брюки зазеленить.
И вдруг, в самый кульминационный момент, вскакивает, отбегает, трясет пальцем и хитровато так подмигивает:
— Опять, — говорит, — наверно, ты меня напариваешь! Я думаю, что я тебя бью, а на самом деле, наверно, ты меня.
— Конечно, — говорю.
— Ну ты и жук! — с восхищением.
— Конечно, — говорю, — жук.
...Михеева я уже забыл (рассказывал потом Жека), уволился он куда-то. Однажды вдруг пошел я в Манеж на выступление мастеров-виртуозов по настольному теннису. Рубились они там, рубились, один и говорит, через переводчика:
— Может, кто желает со мной срубиться, из зрителей?
Гляжу — из толпы дружков, таких же, как он, выходит Михеев. Говорит всем отрывисто:
— Да чего там во-ло-хаться! Заделаем!
Встал к столу, подмигивал своим дружкам, сверкал железным зубом. Тут виртуоз как жахнет — шарик вообще из Манежа вылетел. Михейка убежал, долго его не было, и вдруг влетает шарик — чистый, неупавший, падает на половину виртуоза, а потом и Михейка вбегает — в шапке уже, в пальто...
Потом, на улицу уже выходили, Михейка меня увидел.
— О! Салют!
Бросился, как к лучшему другу.
— Ну как? — подмигивает. — Сколько гребешь-то сейчас, со всеми пыльными-мыльными?
Говорю.
— А я, ну, думаешь, — сколько? — спрашивает.
— Сто сорок! — говорю.
— Сто шестьдесят!..
Потом адрес свой на каком-то клочке записал:
— Вот. Не зайдешь — обидишь кровно. Усек?
— Пока!
ПУНЦОВ
Толстый, пузатый, своей трясущейся, приседающей походкой перебегает он холодное пространство до трамвая.
В трамвае тепло, уютно. Пунцов начинает сразу, не понижая голоса, говорить:
— Здравствуйте, дорогие товарищи! Желаю вам на сегодня больших производственных успехов!
В трамвае, особенно в таком хмуром, утреннем, обычно все молчат или понижают в разговоре голос. Но тут все несколько ошарашенно начинают выходить из сонного оцепенения, прислушиваться, а некоторые даже привстают на цыпочки, чтобы разглядеть.
А действительно, зачем ему стесняться, понижать голос, мяться? Вот уж кого нельзя уесть ни в каком смысле!
Вот он замечает на площадке знакомого.
— Извините, дорогие товарищи, простите, — вежливо пробирается к нему.
— А-а-а! — кричат они со знакомым, увидясь.
Потом вдруг начинают возиться, хихикают, напрягаются, пыхтят: ы-ы-ы! х-х-х! с-с-с!
Пальцы скользят по потной шее, оставляя белые исчезающие следы.
— Ну, ладно, — наконец вырвавшись, тяжело дыша, говорит его знакомый, — посмотри хоть, где едем?
Тяжело, екая селезенкой, Пунцов мчится по темному коридору.
На рабочем месте его, нарочито неряшливом, все перемешано — мотки красных, зеленых, белых проводов и остренькие, блестящие кончики зачищенных от изоляции и обрезанных тонких проволочек.
И так приятно, даже просто физически, залудить конец провода — положить его, зачищенный, на желтую прозрачную канифоль с особым праздничным, сказочным, оранжевым светом в ней и поводить по проводку паяльником. И провод, распушенный, состоящий из отдельных волосков, становится от олова сплошным, круглым, блестящим. От канифоли поднимается пахучий нафталинный дымок. Потом — продеть проводок в дырочку в клемме, припаять и для быстроты послюнявить палец и быстро тронуть место пайки, и блестящая блямбочка еще жидкого олова зашипит, станет плоской и мутной.
Сделал, вскочил и понесся!
Пунцов — монтажник высшего класса, всеми негласно признанный, работающий на спецзаказах. Ему и в голову не придет изображать хмурость, занятость и делать что попало, лишь бы делать, как иногда делают другие, еще только создающие репутацию или уже создавшие, но плохую.
А Пунцов — тот несется по коридору, тряся брюхом и сухими рассыпанными волосами, и на вопрос мастера: «Ты чем сейчас занят, Михаил Сергеич?» — может легкомысленно ответить: «А ничем! Болтаюсь! Болтаюсь...»
Вот он добегает до разработчиков, вбегает огромный, небритый, в синем халате, стоит, словно вспоминая:
— Так-так-так! Что бы мне такого у вас украсть?
Начальник разработчиков, маленький человечек, сидящий к нему спиной, быстро поворачивается, перекинув руку через стул, радостно, понимающе, но чуть натянуто улыбаясь.
Пунцов быстро хватает с ближайшего стола какой-нибудь тумблер, подносит его к глазам, потом вдруг резко бросает, выбегает и мчится в свою комнату. Ее он неожиданно застает пустой и изумленно застывает в дверях.
— Мать честная! Чуть обед не пропустил! Выхватывает из шкафа пиджак и, еще накидывая его, быстро мчится по коридору.
После работы — еще длительное, утомительное профсоюзное собрание. Все уже размечено, распланировано заранее, только Пунцов не чувствует этих рамок, постоянно вскакивает, встревает:
— А почему это?!
Все оборачиваются к нему, смеются. Все знают его и любят.
И, представляю, какую бы антипатию вызвал какой-нибудь педант, требующий абсолютного соблюдения пунктов.
— Пунцов! — смеясь, говорит председатель. — Если не прекратишь, уходи.
— Хорошо, — после паузы со вздохом отвечает Пунцов. — Если не прекращу, уйду.
