Нормальные люди - [70]

Прошлым летом она прочла один из рассказов Коннелла. Сидя с распечаткой в руке – верхний левый уголок загнут, потому что у него не было степлера, – она вдруг увидела в нем совершенно другого человека. С одной стороны, она ощутила неожиданную близость к нему, будто бы получив доступ к самым потаенным его мыслям, а с другой – ей показалось, что он отвернулся от нее, сосредоточившись на какой-то своей сложной работе, в которой она никогда не сможет принять участия. Понятное дело, и Сейди тоже никогда не сможет принять в этом участия, в самом деле не сможет, но она все-таки писательница и тоже живет тайной творческой жизнью. А жизнь Марианны протекает исключительно в реальном мире, населенном реальными людьми. Она вспоминает слова Коннелла: люди куда более постижимы, чем им кажется. Все равно в нем есть нечто, чего нет в ней, он живет внутренней жизнью, в которую не впускает никого другого.

Раньше ей случалось гадать, любит он ее или нет. В постели он иногда любящим голосом говорил: ты ведь сейчас сделаешь именно то, о чем я попрошу, да? Он умеет давать ей именно то, что ей нужно, в результате она оказывается незащищенной, слабой, бессильной, иногда еще и в слезах. Он понимает, что причинять ей боль – излишне: она подчинится ему и по собственной воле, без всякого насилия. И все это происходит на каких-то очень глубинных уровнях ее сознания. А вот на каком уровне это происходит с ним? Может, это просто игра или он делает ей одолжение? Ощущает ли он все это так же, как и она? Каждый день в повседневной жизни он проявляет терпение и чуткость. Он заботился о ней, когда она болела, читал черновики ее рефератов, сидел и слушал, когда она излагала свои мысли, споря вслух с самой собой и меняя их по ходу дела. Но любит ли он ее? Иногда ей хочется сказать: а если меня не будет рядом, ты будешь скучать? Она уже задавала ему этот вопрос в том заброшенном доме, когда они были еще совсем юными. Он тогда ответил «да», но в то время она была единственной значимой частью его жизни, единственным, что принадлежало только ему, но больше так не будет никогда.

В середине декабря друзья начали спрашивать их о планах на Рождество. Марианна не видела родных с лета. Мать вообще не пыталась с ней связаться. Алан прислал несколько эсэмэсок, вроде: мама с тобой не разговаривает, считает, ты позорище. Марианна не стала отвечать. Она долго репетировала в голове беседу с матерью, если та все-таки позвонит: какие обвинения она ей предъявит, на каких истинах будет настаивать. Но та не позвонила. Прошел Марианнин день рождения, от родных – ни слова. Потом настал декабрь, она решила на праздники остаться одна в университете и поработать над дипломной работой – про ирландские тюрьмы после независимости. Коннелл хотел, чтобы она поехала с ним в Каррикли. Лоррейн будет тебе очень рада, сказал он. Я ей позвоню, вы все обсудите. В результате Лоррейн сама позвонила Марианне и пригласила ее к себе на Рождество. Марианна, которая всегда доверяла чутью Лоррейн, согласилась.

В машине, по дороге домой из Дублина, они с Коннеллом не умолкали ни на миг: шутили, говорили смешными голосами и покатывались от хохота. Вспоминая это теперь, Марианна считает, что они просто нервничали. В Фоксфилд они приехали уже затемно, в окнах горели цветные огоньки. Коннелл вытащил из багажника чемоданы. Марианна сидела у камина в гостиной, пока Лоррейн заваривала чай. Елка, зажатая между телевизором и диваном, мигала, рисуя светом повторяющиеся узоры. Вошел Коннелл с чашкой чая, поставил на подлокотник ее кресла. Прежде чем сесть, поправил серпантин на ветке. Действительно стало гораздо красивее. Лицо и руки Марианны сильно нагрелись. Вошла Лоррейн, стала рассказывать Коннеллу, кто из родственников уже заходил, а кто придет завтра и все такое. У Марианны стало так легко на душе, что захотелось закрыть глаза и уснуть.

В рождественскую пору в доме у Лоррейн не стихала суета. До поздней ночи приходили и уходили гости, притаскивали коробки печенья в праздничной упаковке и бутылки виски. Под ногами путались дети и вопили что-то неразборчивое. В один из вечеров кто-то притащил игровую приставку, и Коннелл до двух ночи играл в «ФИФА» с одним из младших двоюродных братьев – тела в свете с экрана казались зеленоватыми, лицо у Коннелла напряглось едва ли не до состояния религиозной истовости. Марианна с Лоррейн почти все время проводили на кухне: споласкивали в раковине грязные бокалы, открывали коробки конфет, раз за разом наполняли чайник. Однажды из гостиной до них долетел громкий голос: у Коннелла завелась подружка? Другой голос ответил: да, она на кухне. Лоррейн с Марианной переглянулись. Раздался грохот шагов, потом в дверном проеме возник подросток в толстовке с надписью «Манчестер юнайтед». Увидев у раковины Марианну, он страшно смутился и уставился в пол. Приветик, сказала она. Он, не поднимая глаз, кивнул и тут же ретировался в гостиную. Лоррейн решила, что это просто умора.

В канун Нового года они встретили в супермаркете маму Марианны. Она была в темном костюме и желтой шелковой блузке. Вид у нее всегда был «собранный». Лоррейн вежливо поздоровалась, а Дениза просто прошла мимо, ничего не сказав, глядя перед собой. Никто не понимал, на что именно она обижена. Усевшись потом в машину, Лоррейн протянула руку назад с переднего сиденья и сжала запястье Марианны. Коннелл завел двигатель. Что про нее думают в городе? – сказала Марианна.