Норильск - Затон - [17]

— Откуда?

Тот рассказал:

— Жена нового командира чудит. Наткнулась, гуляя на арестантские кости и вся под впечатлением. А я с дуру ещё и землянки показал…

— Значит, сердечко пораненное кровоточит, — сказал он. Его голос прервался, в горле заклокотало, и он не мог говорить некоторое время.

Никитин сдвинул на затылок фуражку, помолчал, и, видя что тот успокоился, помотал головой.

— Не знаю, только майор рассказывал, что заказала на большую землю молебен.

— Даже так, — удивился тот и пригласил его широким жестом руки составить ему компанию.

Прапорщик не отказался и продолжил рассказывать:

— Мать его скоро прилететь погостить должна, свечки и иконы привезёт для страдающих тут душ.

Мозговой приложил руку к груди и склонил на грудь голову.

— Передай благодарность мою ей.

Никитин же помолчал и покурив продолжил:

— Занятная барышня я вам скажу. Очень не простая. Мечтательная. Часовню хочется ей здесь поставить. Да только не дадут такой вольности сбыться, не то время ещё. И про молебен молчим, замполит и особист свои парни.

— С чего-то её так сорвало, — вскинул на него глаза Мозговой.

Прапорщик пожал, затянутым в погон плечом.

— Душа такая должно быть. Сама росточком маленькая, как цыплёнок, а душа выходит большая и светлая. Ничего тебе, Егорович, не надо?

Тот похлопал на место рядом:

— Посиди со мной, если больших дел нет.

— Разливайте, я нашего хлебца принёс, — вынул Никитин из-за пазухи буханку. — Чувствуете аромат?

Тот втянул и закрыл глаза. Воспоминания резанули по ним.

— Да, сердце встаёт. Первую пекарню мы здесь строили. Тоже пекли хлеб, правда, другой, но тоже вкусный.

Никитин рассказывал:

— С тех пор, сколько уж она горела, но каждый раз восстанавливают её с упорством на прежнем месте и рецепт выпечки хлеба из поколения в поколение передают. Хороший хлебец получается в капустных листах. Сытный. Страсть как люблю, могу буханку запросто умять.

Мозговой ничего не ответил. Погладил руками берег. Вздохнул. Но вглядевшись в поворот реки, огибающий небольшой остров с чудным названием Пьяный, рядом с «Затоном», вдруг начал рассказывать:

— Я вот сейчас плыл на катере, а голова крутила кадры старой плёнки воспоминаний. Порт Дудинка всплыл. Как наяву. Гнали нас по воде в трюмах. Адское турне. Гниль, мрак, голод, трупы пополам с живыми. Мёрзлый хлеб бросали сверху, да и того было смех один, чтоб хоть кто-то доплыл. Вышли в Дудинке на воздух, дохнули и чуть не сдохли. Сил идти нет. Качает. Хотелось упасть на берег прижаться грудью к земле и целовать. Мы с Илюхой молодые были и то невмоготу. Кто постарше или вымученные пересыльными дорогами, хана. Холод уже собачий был, а мы в рваной кирзе. Одежонка никакая. На берегу стол, за которым решалась наша дальнейшая судьба. Поняли только с Ильёй, что придётся идти пешком далеко. Отсиделись на берегу маленько и пошли. Спали на мёрзлой земле. Поднимались рано. Всё тело ломило. Какой сон, если земля обжигала холодом. Ноги еле тащили, еда кусок хлеба и кипяток, но это всё же лучше было, чем трюм. Скороговорки: «Шаг влево, шаг вправо считается побегом, оружие применяется без предупреждения, пошли!» Доносящиеся со всех сторон, лязг затворов и лай собак подбадривали. Шли, а куда деваться. Думали, хоть днём разогреет, но ничего подобного. Солнца нет. Туман не рассеивался. Только ходьба понемногу разогревала. Время шло не торопясь. Втягивались. Раза два в день устраивали привал. Садились или ложились на мёрзлую землю подсовывая, кто под голову, а мы с Ильёй под себя котомки. Понимали, отморозим всё к чертям. Какие потом из нас будут мужики. Приткнёмся спинами друг к другу и спим. Небо серое, — тоска. Полярная ночь на нос садится. А так хотелось увидеть кусочек голубого. По 30 километров проходили за день. Раз на привале достали последний кусок хлеба, разломив, поднесли ко рту, глянь, а перед нами неизвестно откуда взявшаяся здесь бродячая собачонка. Пришлось делиться. Кусок не лез в горло, видя, какими глазами она на нас смотрела и как, глотала слюну. Схватила и целиком проглотила.

— Так и топали по тундре? — вставил прапорщик, боясь, что вдруг разговорившийся Мозговой остановится. Но тот продолжил:

— Иногда попадались какие-то маленькие населённые пункты. Сейчас я уже знаю, что это были новые рудники, шахты, а тогда мы такие места называли «станками» Вот там день отдыха устраивался. Лечились, штопались, ремонтировали обувь и лежали. Лежали, это красиво сказано. В домике, рассчитанном в лучшем случае на 25 человек, вталкивалось двести пятьдесят. Естественно, сидели спина к спине. Счастливчиков попасть на нары как всегда было мало. На ужин давали «затируху»- это вроде клейстера из ржаной муки.

— Чего они вас попёрли по тундре, а не по Норилке сплавили до «Затона»? — удивился такой карусели Никитин.

— Кто их разберёт. Одни, рассказывали, что гнали в другие лагеря, но потом кто-то там чего-то перерешил и нас развернули на «Затон». Топали почти босые под усиленным конвоем. А кто бежать-то будет? Болота кругом и зима на носу. Тундра коркой уже взялась. Подохнешь сразу. Шли до лагерных бараков, чей оскал ещё виден в старом городе сейчас. Переночевали, а утром опять погнали пешком до реки. Там построили, посчитали, загрузили на «Рыбак», прицепили к нему баржу и погребли по реке. Вода уже тонкой коркой по ночам бралась. Сидим, холодный ветерок пронизывает насквозь, рябя воду и давя нас скользящими по земле и воде тенями облаков. Плывём, матерь Божья, куда? Справа тундра, слева, как после атомной бомбёжки лесок. Ну, думаем с Ильёй, это дорога в один конец. На лесоповале тяжело было, но не настолько. А тут всё, амба. Косточки наши здесь и сгниют.