Нора - [19]

«Я говорю Вам правду, пан Коледа. Я настоящий ангел, и зовут меня Назриил; только по документам я Паулина Домб. Ангелам билеты не продают».

«Ангел с подложными документами?», усомнился я.

«Разумеется! Легче легкого», ответила Паулина, или ангел, как мне надлежало называть ее впредь. «В раю даже фальшивомонетчиков полным-полно, пожалуй, что каждый третий».

«Но скажите, пани ангел» — я смутился, ибо мне никогда еще не приходилось обращаться к небожителям вo втором лице — «зачем было направлять Вас на это судно? Ведь наверняка на небесах знали, что оно обречено?»

Она радостно улыбнулась. «Как вы проницательны, пан Коледа! Именно ради этого меня сюда и направили!»

«Я охотно приму Ваш комплимент», поклонился я, «но сознаюсь, что пока еще ничего не понял».

«Не волнуйтесь», сказала она, одарив меня очередной ослепительной улыбкой. «Я все сейчас объясню в подробностях. В обязанности хора ангелов входит ежедневная молитва пред троном Всевышнего за человеческий род. Меня лишь недавно выбрали в хор, взамен собрата, возведенного до архангельского чина».

«Что же, это был подарочный круиз?», спросил я, краем глаза наблюдая последние наполняющиеся шлюпки.

«Экий Вы нетерпеливый, пан Коледа! В самом деле, какой здесь может быть круиз? Все намного серьезнее. Никто не может молиться перед троном Всевышнего и надеяться быть услышанным, не будучи по-настоящему причастным к предмету молитвы. Когда Вы молитесь о благоволении в человецех, вы с трудом понимаете, о чем идет речь, и зачастую комкаете слова и позволяете Вашему мозгу обдумывать план рабочего дня, пока язык и челюсти борются с установленным текстом. А когда молитва возносится за Ваших родителей, отношение к ней совершенно иное, не так ли?»

Я кивнул. «Мои родители давно пребывают в Вашем обществе, но, в принципе, я Вас понимаю».

Палубу под нашими ногами уже заливала ледяная вода. Оркестр все играл.

«Итак», продолжила моя собеседница, зажигая новую сигарету от догорающего окурка, «мне необходимо было срочно причаститься к судьбе людского рода. Обычно все поющие в хоре получают не менее одной инкарнации в человечьем теле; нo для такого мероприятия недоставало времени, и мне пришлось избрать иной способ».

«Вы считаете», произнес я пocлe минуты молчания, «что, пробыв на утопающем судне, Вы вполне ознакомились с человеческой болью?»

«Отчего же нет? Ведь я остаюсь до самого конца! А, впрочем, вот и он», сказала Паулина, притушив сигарету о морскую волну.

Я оглянулся. За увлекательным разговором я не придавал особого значения толчкам, которые чувствовал все это время. Оказалось, что большая часть корабля уже скрылась под водой. Все лодки отошли. Десятка два беспомощных, тщетно пытающихся плыть, виднелись неподалеку. Не более дюжины человек метались по палубе. Кое-кто стоял одиноко и молился. Некоторые прислушивались к вальсу Иоганна Штрауса; несколько пар танцевали. Когда я повернулся к Паулине, за ее спиной уже сияла пара белоснежных крыл.

«Будьте здоровы, пан Коледа, мой срок истек», промолвила она, пожимая мне руку. «Я обещаю, что буду молиться за Вас». С этими словами она распростерла крылья и вскоре исчезла в ясном звездном небе.

Часа через два я утонул, нo потом еще долго сердился на этого ангела.

— Конец приложенного текста: TITANIC.TXT-

До следующего письма.

Марек.

10. Воспоминания безымянного очевидца

По прошествии веков наше мероприятие кажется, наверное, тоскливым и жутким — плывет деревянный гроб по грязной бесконечной пенящейся воде, а сверху льет и льет, будто повернули кран в ванной на полную мощность, а потом ушли и забыли выключить; а под грязной водой пропадают стены новостроек, вспаханные поля, рыбные лотки, а из них свежие щуки, некупленные караси и окуни всплывают в неожиданный океан; и тела, миллионы тел, миллионы трупов. Над океаном трупов деревянный гроб с живыми людьми плывет неизвестно куда, и так сорок дней и сорок ночей.

А все было по-другому, радостно и ясно. Было Жилище, и в нем были Свои. Позвали в Жилище Всех, нo пришли одни Свои. Звали и Чужих, нo Чужие не пришли. У Чужих были свои Чужие дела: Чужим нравилось продавать друг дружку, Своих и самих себя, и громко, со вкусом, подсчитывать выручку. Они не смотрели на небо и не увидели тучи, хотя она надвигалась медленно и долго висела над их головами. Это старый Нух первый увидел тучу и долго говорил с ней. От тучи он и узнал, что может произойти. Тогда он построил Жилище и позвал туда всех — Своих, Чужих и Других. Свои пришли — так они и узнали, что они — Свои. Другие поблагодарили, нo отказались — они уже поняли, что умеют летать. Чужие не пришли.

Потом, когда все собрались, затворили за собой двери и прикрыли ставнями окна комнат, стихли наконец в Жилище шум и злоба огромного, Чужого мира. Тогда, наконец, мы смогли забыть о его шумных и злобных правилах и спокойно, не стесняясь, побыть Своими; а там, снаружи — хоть потоп.

Сколько было нас? Сто, сто пятьдесят человек? Пусть не врут ученые, что не могло хватить на всех места. Вместилось бы гораздо больше. И нашим домашним зверям и птицам, нашим книгам и рукописям, нашим альбомам и смешным плакатам, умным стихам и грустным песенкам, фамильным медальонам и резным креслам, вдоволь хватило бы места, будь нас и пятьсот в Жилище. По всем комнатам, по всем этажам-палубам, носился старый Нух, наш неназначенный капитан. Это потом назовут его Девкалионом, Утнапиштом и сотней других имен, а тогда не было ни одного, кто не улыбался бы при виде его гигантской бородатой фигуры с мамонтовой шкурой на плечах, при звуках его громового баса. Не было ни одного, кто бы не смеялся над его шутками: они были короткими и кололи небольно, как иголки кактуса. Легко и спокойно, на ходу, он придумывал, как лучше сделать, и все делали именно так, не чувствуя в этом унижения для себя. Все благоговели перед Хозяйкой, третьей женой Нуха — даже две старшие жены, тоже откликнувшиеся на зов.