Нонкина любовь - [3]

Литературно-музыкальная часть уже началась. Нонка и Раче на цыпочках пробрались в глубь зала и сели в самом заднем ряду. Когда кончился последний номер и занавес опустился, к ним подошел Яцо. Это был плотный, почти полный парень, с крупным, щекастым лицом, с огромными ручищами, очень добрый, веселый, простодушный и необыкновенно работящий. Он всегда играл в пьесах комические роли, хорошо пел и был душою всех молодежных вечеринок. Как только заиграли первый вальс, он схватил Раче за руку и потащил на середину зала. Сжав девушку в своих крепких объятиях, он понес ее, как перышко, и закричал:

— Доро-о-гу! Ноги оттопчу, берегись!

Пошли танцевать и другие пары, и вечеринка началась.

Нонка сидела одна в глубине зала, смотрела на танцующих и все еще не могла отделаться от того неясного предчувствия, которое держало ее в напряжении целый день. Чтобы рассеяться, она решила подойти к сцене, где собралась вся молодежь, но в это время увидела, что к ней пробирается Калинко. Он шел вдоль стены, опустив голову, медленно и осторожно, как будто приближался к запретному месту. Может быть, потому, что память ее была очень обострена и напряжена в этот вечер, Нонка в один лишь миг припомнила, как она познакомилась с Калинко, свиноводом из соседнего села Житницы. В прошлом году, летом, он пришел как-то раз под вечер на ферму, снял кепку и, комкая ее в руках, застенчиво улыбнулся:

— Я слышал, что ваша ферма лучшая в околии и пришел поучиться кое-чему.

Дед Ламби сразу полюбил парня. Как всякий охотник поболтать, он искал себе слушателей, а лучшего, чем Калинко, трудно было найти. Старик важно водил его по ферме и с чувством превосходства знакомил с мельчайшими подробностями выращивания свиней; потом он заводил свои бесконечные забавные рассказы, которые Калинко терпеливо и с большим почтением выслушивал до самого конца. Но больше всего пленил он деда Ламби своей музыкой. Калинко пел и играл на аккордеоне с тем чудесным проникновением таланта-самородка, которое называется божьим даром. Сколько раз проливал слезы дед Ламби над его грустными, подкупающими песнями, сколько раз по вечерам Нонка засыпала под волшебные звуки его аккордеона. А какой красивый этот Калинко! Волосы черные, как воронье крыло, голубые, чистые и глубокие глаза, детская, невинная улыбка, тихий, бархатный голос и женственно-мягкая, артистическая душа. Он стал очень часто приходить на ферму, проводил здесь целые часы и иногда засиживался до полуночи. Скоро Нонка догадалась, что не интерес к работе, не приятные разговоры деда Ламби привлекают Калинко, а она сама. В каждой его песне, в каждом взгляде угадывала девушка невысказанную любовь, а бывали минуты, когда казалось, что он готов был ей открыться. Нонка не знала как держать себя с ним. «Почему я не могу полюбить его? — спрашивала она иногда сама себя. — И красивый, и добрый, и милый, а сердце мое закрыто для него». Много вечеров его песни волновали ее и будили в душе сладкие мечты, но стоило только сомкнуть глаза, как перед ней вставал образ другого мужчины, сильного, беспокойного и властного. Молчаливое ухаживание Калинко мучило ее и, разговаривая с этим тихим и красивым парнем, она всегда испытывала странное чувство неловкости и вины перед ним. И теперь, видя, как нерешительно он идет, Нонка сразу угадала женским чутьем, что в этот вечер Калинко объяснится ей в любви. Она прервала нить своих размышлений и обернулась, чтобы посмотреть, кто сел на стул слева от нее. Это был Петр. Нонка успела заметить только белый воротник его рубахи и ярко-красный галстук и, быстро отвернувшись, стала смотреть прямо перед собой. Она много раз переживала в воображении эту встречу, но не ожидала, что почувствует такую слабость, от которой закружится голова, захватит дыхание, потемнеет в глазах. Танцующие пары, разноцветные бумажные гирлянды, украшающие зал, большие плакаты по стенам, написанные крупными, яркими буквами — все слилось в пестрое пятно, и она уже ничего не видела перед собой. «Какая я жалкая, почему я трепещу, как лист, перед этим человеком!» — говорила она себе с укором и в то же время чувствовала, как кончики ее пальцев горят и дрожат.

— Здравствуй, Нонка! — сказал Петр.

— Здравствуй! — ответила она изменившимся голосом и попыталась посмотреть на него, но не хватило смелости.

— Как поживаешь?

— Спасибо, хорошо.

Петр наклонился к ней, и его дыхание обожгло ей щеку.

— Что же ты так уединилась? Я, кажется, помешал вашей встрече с этим парнем? Он шел к тебе?

— Да нет… не знаю…

— Ну, раз так, дай-ка я посижу с тобой, поговорим. — Усевшись возле нее, Петр спросил:

— Ты не танцуешь?

— Танцую… но… еще рано…

— Хорошая сегодня вечеринка! — сказал Петр. — А ты, кажется, редко сходишь в село?

— Когда есть время.

Петр спросил еще, как идет работа на ферме и, слово за словом, начал рассказывать о своей службе, о темных страшных ночах, когда он стоял на посту. Слушая его, Нонка не могла отделаться от тяжелого неясного чувства, которое ее угнетало и сковывало.

Она была поражена спокойным поведением Петра. «Как он спокоен, смотрит так, будто сто раз уже разговаривал со мной, будто я уже в его руках!» — подумала она и даже почему-то обиделась. Петр на минутку замолчал и стал смотреть на сцену. Нонка, наконец, осмелилась взглянуть на него. Слегка выдающиеся скулы с играющими, по словам Раче, желваками выдавали глубоко скрытое внутреннее напряжение. В очертаниях его носа с маленькой горбинкой и плотно сжатых губ было что-то резкое, властное, почти хищное. «Твердый, непреклонный человек!» — подумала Нонка, и вдруг сердце у нее дрогнуло от безотчетной гордости, что он такой твердый и непреклонный. Они пошли танцевать. Петр взял ее руку правой рукой, а левой — прижал к себе и легко понес в своих объятиях. Сначала она не слышала музыки и старалась попасть в такт, следуя за движениями Петра, не понимала того, что он шептал ей на ухо, а только чувствовала его дыхание, от которого горячая дрожь пробегала по телу. Ей казалось, что она не касается земли, а носится в сладостном упоении какого-то счастливого сна… Вечеринка кончилась поздно. Петр и Нонка остались до конца. Они оделись, прошлись прощальным маршем по залу и только тогда отправились домой.