Ноль три - [8]

И тогда он сунулся под электричку. Машинист потом рассказывал Вере, что Володя стоял на коленях у рельсы (да в промельке огня машинист подумал было, что это не то собака, не то черный мешок), а уже перед самой электричкой клюнул рельсу носом. Вроде даже перед этим руки к небу поднял. Но это уж вряд ли машинист рассмотрел бы — позднейшие фантазии.

Мальчику сказали, что отец попал под электричку в пьяном состоянии, — чтоб не винил родную мать. Хотя экспертиза установила несомненное самоубийство — Володя был трезв.

Иногда задаю себе холодный вопрос — а почему я, собственно, возился с мальчиком? Да, жалел, сирота, бедствует с матерью. Иногда говорил себе: это я такой социальный эксперимент ставлю — мальчик из неблагополучной семьи может добиться многого, если не скупясь отдавать ему время и силы.

Однако же вон сколько в городе детей из неблагополучных семей, но возился-то я именно с этим.

Может, просто любил паренька? Не знаю. Может, растил себе друга на старость? Не знаю.

Хотя тут, возможно, и тщеславие присутствовало — вот хоть для кого-то я потолок, предел, свет в оконце. Хоть один человек слушает меня, затаив дыхание, каждое слово впитывает на всю жизнь. Какая же это услада! И, конечно, оправдание времени, потраченного на собирательство, чтение, — оправдание жизни, возможно.

Как бы там ни было, в пятом классе Андрюша занялся греческой мифологией (в основном, по Бузескулу, Куну, Парандовскому — Лосева читал уже в студенческие годы), в шестом — увлеченно читал Геродота и Плутарха. Историю поначалу изучал по хрестоматиям для гимназистов (были такие сборники — всего помаленьку, отрывки из самых интересных авторов).

Сразу оговорюсь, я не понимаю себя ни историком, ни филологом, всегда ясно представлял, что я всего-навсего любитель. Хотя, разумеется, не без снобизма отдаю себе отчет, что не всякий врач, а тем более врач «Скорой помощи» (а это, на мой взгляд, наименее начитанный отряд медицины) читал столько, сколько я.

Это я потому так оговариваюсь, что поставлял Андрюше лучшие, на мой взгляд, образцы. Но разумеется, лучшие не вообще, но из того, что есть у меня. Если Рим — то я давал ему Моммзена (быт Рима — Фридлендер), если французская революция — то Карлейля, английская — Маколея, Грина, нидерландская — Мотлея, история раннего христианства — Ренана.

Да, я тут играл роль фильтра — не хотел, чтоб мальчик тратил время на пустые источники, он и не тратил.

С восьмого класса Андрюша принялся за изучение отечественной истории, и тут уж я заботился о занимательности — как-то уж мы решили, что мальчик в дальнейшем займется историей профессионально, а потому любовь к русской истории должна остаться навсегда. Ну, что здесь было? Костомаров (в плохом состоянии, все лень привести в божеский вид бесчисленные брошюры), Карамзин (вид превосходный, свиная кожа с золотым тиснением). Ключевского и Соловьева сознательно оставляли на студенческие годы.

А бесчисленные книги «Русской старины», «Былого», «Исторического вестника» — не подряд, разумеется, а с закладками — вот забавная статья, а в этих воспоминаниях любопытный, на мой взгляд, поворотец.

Это, конечно, лишь то, что сразу всплывает в памяти. А идешь вдоль полок и удивляешься — это мальчик читал и это читал, как же это он сумел в шестом классе осилить Тацита (Светоний давался как некая пикантная добавка, плод, что ли, запретный).

Да ведь надо было следить, чтоб начитанность мальчика не была однобокой, с историческим, что ли, флюсом, и потому класса с седьмого у Андрея началось увлечение классикой (помимо детских, конечно, книг, которые он читал прежде).

А эти бесчисленные наши прогулки, сперва вдвоем, а когда Павлик подрос, втроем — после ужина, когда парк уже пуст, и в любую погоду. Это уже позже, когда я получил новое жилье и переехал, встречи стали реже, а когда жили в одном дворе, гуляли ежевечерне.

Конечно, опыт этого воспитания мог бы и не удаться, если б не хорошее здоровье паренька. В свое время я настоял, чтоб Андрей поступил в какую-нибудь секцию, и он четыре года занимался лыжами. Дальше второго разряда он не пошел, но мы и смотрели на него не как на будущего спортсмена, а скорее как на будущего историка.

И трудностей с выбором профессии не было — конечно, университет, конечно, истфак. Школу закончил с двумя четверками и блестяще опроверг слухи о том, что коррупция разъедает приемные комиссии — поступил без надрыва, набрав максимально возможные баллы.

И вот теперь он на предпоследнем курсе, и я позволю себе задержать свои слезинки, мол, ах, как годы летят, и время, похоже, проходит.

Как бы там ни было, опыт такого воспитания оказался полезным для всех — с Андреем вроде бы все ясно, но полезен и для меня — Павлика воспитываю в уже известной методе. И потом живой пример. И беседы с Павликом веду не только я, но и Андрей. И на лыжах они катаются вместе.

Казалось бы, а что особенного в таком воспитании? Да так всегда и было — подросток читал именно те книги, что читал Андрей и читает Павлик. Но теперь, во-первых, с такими книгами туго, а во-вторых, родители ловко уклоняются от образования своих детей, перепоручая это дело школе.