Ноль три - [7]

Разместить примерно четыре тысячи книг в небольшой двухкомнатной квартире — это, конечно же, штука. А большего жилья нам и не положено.

Тут я услышал шум в коридоре. Картинка мне была ясна. Павлик поджидал Андрея, открыл дверь, спрятался за ней, а когда Андрей вошел, Павлик навалился на него.

— Ты трус, ты жалкий трус! — провоцировал Павлик, заставляя Андрея бороться.

Потом послышался шум из большой комнаты — это Андрей не устоял перед юным нахрапистым натиском и согласился побороться.

Да, картинка была привычная: Павлик сопел над Андреем, пытаясь провести двойной нельсон, Андрей как бы из последних сил держался.

— Брек! — сказал я.

Андрей пытался сбросить Павлика, но тот вцепился, словно клещ, и болтался на шее Андрея, даже когда тот поднялся во весь рост. А рост немалый — сто восемьдесят сантиметров.

— Через три года он будет меня приделывать по-настоящему, — сказал Андрей.

— То есть как «по-настоящему»? — удивился Павлик. — А сейчас один понт? Ну, ладно, — пригрозил он Андрею, нехотя сползая на пол.

Хорошие ребята, и я ими несомненно горжусь. Ну, с Павликом покуда неизвестно, а с Андреем — дело ясное — человек получился, и я имею к этому самое прямое отношение. Это главная гордость моей жизни.

На мой взгляд, красивый будет парень. Значит, сто восемьдесят рост, худ, чуть сутул, так что поначалу может произвести впечатление субтильного молодого человека. Однако кость у него широкая, и когда пройдет горячка работы юной души, на эти кости нарастятся мышцы, и это будет крепкий мускулистый мужчина.

У него замечательные глаза, я никогда не видел их тусклыми. Мое постоянное ощущение от Андрея — человек хочет что-то понять.

Правда, у него чуть сероватая, может, не совсем здоровая кожа. К тому же чуть глубоковато посажены глаза, и потому кажется, во-первых, что взгляд у парнишки какой-то виноватый, а во-вторых, что Андрей постоянно утомлен. Но лоб хорош — высок, чист.

— Ты готов? — спросил я.

— Да, Всеволод Сергеевич. А вы отдохнули?

— Все в порядке, Андрюша. Павлик, мы немного погуляем. Сейчас придет мама, и чтоб к ее приходу ты приткнулся к столу.

— Высокоорганизованный индивидуум?

Я знал, что у нас сегодня важный разговор, и потому мы молчали, покуда шли по городу — для серьезных разговоров есть парк.

Однажды воскресным утром я шел с дежурства. Впереди плелся очень пьяный мужчина, он с трудом держался на ногах, и упасть ему не давал мальчуган лет семи. Помню, я подивился, где ж это человек сумел так рано набраться. Он вдруг попытался обхватить дерево, не устоял на ногах и, свернувшись калачиком, заснул.

Мальчик пытался поднять отца, но поняв безнадежность попыток, махнул рукой — дескать, что с тебя возьмешь.

Я проходил мимо, мальчик посмотрел на меня, и я укололся о его взгляд — голубые глаза взрослого человека.

Через несколько дней мальчик сидел на скамейке под моими окнами и что-то рассказывал восторженно слушавшим его детям. Удивила его речь, неожиданно книжная. «Знаете ли вы, что…» Или: «И представьте себе, о ужас, что же он видит!..».

Я вышел на улицу поговорить с ним. Подробностей разговора не помню, но, видно, сумел заслужить доверие мальчика.

Потому что через несколько дней я увидел Андрюшу на полу моей комнаты. Я жил тогда на первом этаже, мальчишка влез в окно и теперь листал книги.

— А что ты здесь делаешь?

— Вас жду, — был резонный ответ.

— Нравятся книги?

— Да! — и мальчик восторженно зажмурился.

С того дня Андрюша и начал брать у меня книги. И уже прошло четырнадцать лет.

Читал Андрюша быстро и сразу приходил за новой порцией. Никогда я не сюсюкал с ним, обращался, как с ровней, да он и был ровней, и сейчас если не переплюнул меня, то в ближайшее время переплюнет.

Во втором классе прочитал основные вещи Твена, Дюма (старое собрание), в третьем — Майн Рида, Купера. Это не говоря, разумеется, о сказках Андерсена, Перро, братьев Гримм. Русские сказки я давал ему не в переделках для детей, но в сборниках Афанасьева, Худякова, Никифорова. Тогда же дважды он прочитал «Войну с Ганнибалом» Тита Ливия (правда, приспособленную для детей — Андрюшу особенно поразило, что Суворов мальчиком тоже зачитывался этой книгой).

А потом погиб Володя, отец Андрюши, сухонький суматошный человек. И было ему тридцать пять лет. Плотничал при домоуправлении, но умел делать все — ремонт квартиры, трубу сменить, телик починить. Всякий раз при встрече уговаривал что-нибудь сделать для меня — так это руки суетливо потирает, а глаза стыдливо прячет.

Да, он стыдился своих запоев. Так-то, по кругу, он вливал в себя, может, и меньше среднестатистического отечественного человека, но уж если вошел в запой, то никак ему не выйти самостоятельно — непременно попадал в больницу.

Вера, его жена, бухгалтер домоуправления, эту болезнь терпела долго, так-то Володя — человек добрейший, да и сына прямо-таки обожал. Но когда поняла, что лечение не помогает, и что отец мешает сыну своими запоями (Володя сутками произносил безостановочные монологи), а сын стремился к знаниям, постановила — или Володя справится с болезнью, или они расстаются.

Володя держался два года. Уж каково ему было, можно только догадываться. Успокаивающие таблетки глушил пачками. И с сыном не расстаться, и болезнь не преодолеть.