Ноктюрн - [49]

Время шло. Гитлеровские танки уже громыхали на дорогах Польши. Потом Франция и Англия объявили войну Германии.

Однажды Висенте вызвали к начальнику лагеря. Его повели под усиленным конвоем. Перед дверью кабинета стояла длинная очередь командиров, политработников и бойцов Испанской республиканской армии. Их вызывали по одному.

Подошла наконец очередь Бенавенте. Он вошел в длинный коридор и остановился у двери, охраняемой вооруженными жандармами.

— Шапку долой! — крикнул один из жандармов и сильным ударом сбил берет с головы Висенте. Тот даже не шелохнулся, понимая, что начинать драку с этими дикарями глупо. Спокойно посмотрел на жандарма, нагнулся, поднял берет и открыл дверь кабинета.

За большим дубовым столом сидел начальник лагеря, уткнувшись в бумаги. Он сделал вид, будто не заметил появления Бенавенте. Наконец, словно очнувшись, не глядя на вошедшего, спросил:

— Висенте Бенавенте? Бывший командир батальона?

— Да, это я, — с достоинством ответил Висенте. — Что от меня нужно господину майору?

— Что нужно? — склоненная голова быстро поднялась. — Господину майору лично от вас ничего не нужно, но нужно Франции, нужно нашему народу!

Нервно постукивая рукояткой плети по столу, он пытливо посмотрел на вошедшего и продолжал:

— Франция гостеприимно встретила вас на своей земле, дала прибежище, питание. Теперь началась война. Настало время отплатить за добро, помочь нашему народу.

Висенте глядел в бегающие глаза майора и пытался уяснить, чего от него хотят. Но майор, ворочая длинной шеей, как будто его давил узкий ворот мундира, продолжал:

— Франция организует экспедиционный корпус, который поедет на финский фронт бороться против Советского Союза. Экспедиционному корпусу доверена высокая честь — вместе с финской армией занять Ленинград.

— Но ведь вы находитесь в состоянии войны с гитлеровской Германией, — прервал майора Висенте. — Почему же Франция не воюет на германском фронте, а собирается напасть на Советский Союз?

— Стратегия, — глубокомысленно изрек майор, выдержав паузу. — Когда мы разгромим Советский Союз, Германия будет окружена, и мы легко расправимся с ней.

— Для чего тогда вызвали меня? Вы же все равно не послушаетесь моего совета.

— Нам нужны не советы ваши, а помощь. Французская конституция не разрешает мобилизовать в армию иностранцев, и поэтому командование армии желает, чтобы вы обратились ко мне с заявлением, что согласны вместе со своим батальоном добровольно вступить во французский экспедиционный корпус и ехать на финский фронт. Мы не забудем этот дружественный жест и сумеем оценить его по достоинству. После победы вы получите французское подданство и сможете пользоваться всеми нашими свободами наравне с любым французом. Какие будут ваши соображения на этот счет?

— Мои соображения? — удивленно переспросил Висенте. — Мы, испанские республиканцы, всегда заодно с французским народом...

— И это значит, — нетерпеливо перебил майор, — что вы согласны?

— Это значит, что никогда и ни при каких обстоятельствах мы не будем воевать против Советского Союза. Это мое последнее слово. Я могу идти?

Длинное туловище майора пригнулось к столу. Затем, опираясь на руки, он стал подниматься, медленно, постепенно распрямляясь, пока голова чуть не коснулась потолка.

— Предательство! — выкрикнул он. — Вы предаете Францию!

Вбежало несколько жандармов. Они схватили Висенте, вывернули руки, выволокли его в полутемный коридор. Там открылась какая-то дверь, и Висенте очутился в набитом людьми помещении с решетками на окнах. Здесь томилось несколько десятков республиканцев и бойцов интернациональных бригад. Суровые лица и кровоподтеки говорили о том, что они прошли тот же путь, что Висенте.

Когда в помещении уже яблоку негде стало упасть, за решетчатым окном загудели моторы. Открылась дверь, и жандармы приказали выходить, садиться в машины.

Когда они поднялись и пошли, со всех сторон посыпались удары. Но сомкнутые ряды шли спокойно, неторопливо.

Карцер, куда привезли арестованных, был обнесен заграждением из колючей проволоки и окружен усиленными жандармскими постами. Арестованных ввели через массивные ворота во двор, разогнали по баракам и заперли. В узком длинном помещении с грязным дощатым полом стоял полумрак, только сквозь щели двускатной крыши пробивались яркие лучи солнца.

Арестованным несколько дней не давали ни воды, ни пищи. Люди лежали на полу, стараясь не шевелиться, чтобы дольше сохранить силы.

Пошел дождь. Сквозь щели в крыше стала просачиваться вода. Капли долго переливались, катились по доскам, словно боясь сорваться и исчезнуть в этой толпе жаждущих, и, наконец, звучно шлепались в подставленные ладони заключенных.

Стемнело. Пол карцера, на котором спали арестованные, сделался липким. Освежающая влага постепенно превращалась в промозглую сырость, заставлявшую дрожать от озноба.

Около полуночи загремел засов. Вошедшие жандармы построили арестованных в шеренги.

— Господа! Вы хотите пить? Пожалуйте за нами!

Арестованных вывели в полуночную темноту, под дождь, и поставили под скат кровли. Струи студеной воды хлестали по непокрытым головам, по плечам. В мгновение ока все вымокли до нитки.