Noir - [5]

— Отзовись, ну же!

Я не надеялся, нет. Мной двигал неподдающийся разуму порыв. И когда я уже собирался прилечь, потому как коротать время до рассвета на ногах было глупо, Нуар отозвалась. По крайней мере, я понял так — да и как иначе можно было истолковать плеск воды в кувшине в кромешной тьме и звенящей тишине ночи.

Волосы на затылке шевельнулись в попытке подняться. Я, черт возьми, не был трусом — или тешил себя этим заблуждением, не знаю, — но тогда мне вдруг захотелось броситься вон из этой холодной комнаты, прочь из про́клятого замка — кинуться наутек и никогда больше сюда не возвращаться. В этом недостойном рыцарского звания порыве меня оправдывало только то, что я впервые столкнулся с проявлением потусторонних сил. Кто бы ни обитал здесь — призрак, неуспокоенный дух, — само его существование было для меня абсолютным открытием.

— Нуар, — позвал я снова, внутренне леденея.

И даже решил быть вежливым:

— Это Вы? Если да, плесните дважды.

И она плеснула.

Я даже представил, как круги по воде пошли.

Опустился на софу и потер лицо ладонями. Может быть, я все еще сплю?

* * *

Он… он почувствовал, увидел меня! Немыслимо, невероятно! И меня не отбросило на край света после испуга — на этот раз нет. Я просто перелетела на другой конец опочивальни. Осталась наблюдать.

А губы горели огнем от прикосновения. И сердце — будь оно, выскочило бы из груди. Этот мужчина — рыцарь из прекрасных сказок, он определенно влиял на меня, на восприятие, на материю — не понимаю, почему и как, но перемены мне нравились.

Позвал. Морщась и замирая. И надо же — палец стал настолько плотным, что водица плеснула. Чудеса.

Чья бы воля или случайность не властвовала над нами с Готье, ни он, ни я не собирались отступать и убегать.

Я так соскучилась по общению, пусть и такому примитивному, что разве не парила от радости.

— Готье? — тихо позвала я, в глубине души тая надежду — услышит.

Рыцарь вскинул голову и начал озираться по сторонам.

— Вы меня видите? — я переместилась к окну — может быть, так мой силуэт хоть немного станет явным.

— Не вижу, но слышу, — ответил Готье, выпрямив спину. — Как такое возможно?

— Я не знаю, — ответила я, уставившись глазами на подол своего платья. — Я впервые могу с кем-то разговаривать и не понимаю, как это получается.

— Вы призрак? — спросил он, кося глаза то в одну, то в другую сторону.

— Да, — почти неслышно ответила я.

Замолчали. А что на это скажешь? Я попыталась ухватиться за гардину, но мои пальцы прошли сквозь ткань, даже не пошевелив ее. Опустив плечи, я обернулась и посмотрела в окно на территорию графства.

Сколько хватало глаз вокруг крепости простирался лес. Вековой и зловещий, сейчас он виделся темной громадой, несокрушимым препятствием для решившихся на действие беглецов, буде такие статься. Преградой, которую не одолеть. Сплелись высокие кроны, перевились колючие ветки — не разобрать где какая, свету солнечному не давая пробиться. Корни толщиной с бревно топорщатся из-под земли, норовя сделать подножку. Неприветливый лес. Древний. В таком неуютно и откровенно страшно: озираются случившиеся путники, сбиваются в плотную стайку, спина к спине. Влажный мох под ногами скользит, силясь утопить сапог в буром перегное. И спешат путники, под ноги смотрят внимательно, боясь угодить в волчью яму или наткнуться на берлогу древолога. А лес обманчиво тих: слышно, как поскрипывают грибные ножки, как опутывает лоза стволы дубовые. И воздух влажный, туманный, ягодами ядовитыми пропитанный. Тяжело дышится.

Случалось видеть тела заблудившихся, из лесу деревенскими вынесенные. Лица их без кровинки, губы синюшные, пальцы черные, скрюченные посмертно в охранный знак. И зря отмахивался Жюблен от жалоб селян — дескать, дурное в лесу творится, раз сердца у мужиков здоровых в одну минуту разрываются. Да к тому же наступает лес, разрастается, надо бы вырубить, отвоевать немного землицы.

А ведь и правда наступает — с каждым годом все ближе, тянутся лозы, сплетаются ветки, вот-вот к озерцу прорастет. Благодатно ведь корни водицею напоить. А там — и до самого замка рукой подать.

И все же дела мало было до Жюблена и проблем его. Уже не беспокоили россказни деревенских, за кружкой эля шепотом друг другу пересказанные. Какая беда б не сталась, заслужил муженек. И может статься, за меня лес мстить идет. Тянется, стараясь подмять, зарастить зеленью пышной, почти что черной в темноте, лживую и порочную натуру его и всех предков и потомков.

Сизый предрассветный туман окутывал стволы, поднимаясь к колючим еловым лапам. Выше. И еще выше.

Наверняка влажный он, холодный, вдохнешь — и зубы заломит. Туман, пропитанный травами душистыми, ягодами еще недозрелыми, цветом полей лавандовых и водным духом свежим. Хочется улечься на полянке у подножья того самого леса — не страшно, совсем не страшно теперь даже под сенью его прогуляться, и пить туманы, и росы пить, только подальше от замка, много дальше от Жюблена. Не вспоминать. Не видеть галереи картинной осточертевшей, откуда свысока смотрят предки муженька, вечно злорадствующие — застывшие губы так и кривятся, насмеяться наивности не могут. Ведь глупая была. Влюбилась. Поверила.