Ночью все волки серы - [51]

Обод, как будто и не, слыша этих слов, торжественно произнес:

— Я бы посоветовал поискать у школы унтер-офицеров. Ты помнишь Профессора?

Я кивнул.

— Они, можно сказать, не разлей вода.

Я сунул десятку ему в нагрудный карман и поблагодарил. Его опухшее лицо расплылось в нечто, похожее на улыбку, после чего он выудил десятку и упрятал ее понадежнее в правый карман брюк, прикрывая ладонью от завистливых глаз.

— Хотелось бы разыскать также Ольгу, — продолжал я. — Ту самую, что жила с Юханом Верзилой, помнишь его?

Обод задумался.

— А, Юхан, да… Кто же его не помнит? Про него тогда газеты писали, про Юхана…

Компания грустно закивала. Юхана Верзилу помнили все.

— А она жива еще?

— Ольга? Да… Тоже бывает за Песчаной бухтой. Но на одном месте она не сидит. Все бродит где-то. Не исключаю, что Головешка тебе мог бы помочь ее отыскать. Вообще-то у нее и жилье есть. Уж как она убивалась, когда с Юханом это случилось. По сей день не в себе.

Мне показалось, что настало время сделать следующий шаг:

— А что известно вам о той истории с Юханом? — спросил я и обвел взглядом компанию. — Что вам известно?

Лица разом замкнулись, вокруг меня словно расселись маленькие обезьянки в известных позах — «не вижу, не слышу, не говорю».

— Газеты же писали, — ответил за всех Обод. — Юхан получил по заслугам.

Я растерялся.

— Ну, да, получил по заслугам… Что ты имеешь в виду?

— А что тут непонятного? — удивился он. — Ведь он исчез. Сгинул.

— Это известно, но каким образом?

Обод отвернулся и уставился вдаль — там, на горизонте виднелась бухта.

— В море похоронено много тайн, Веум. Это мне точно известно.

Мне надоело ходить вокруг да около.

— Что именно тебе известно?

Он тяжело покачал головой.

— У каждого свое на уме. Но если у нас кто-то исчезает, значит, ищи на дне морском. А как иначе? Мы живем у моря. Стоит на шаг оступиться, особенно впотьмах, уже барахтаешься. А если перебрал, то много не надо, чтобы пойти ко дну. Такая жизнь, Веум. Се ля ви.

— Ну а другие что-нибудь могут сказать?

Они дружно покачали головами. Я полез еще за одной десяткой.

Наверное, какие-то воспоминания десятка пробудила. К тому же для них деньги пахли пивом. И кто-то проговорил заикаясь:

— Я слышал, рассказывали… Что Юхан сражался в Сопротивлении во время войны. И еще, это уже Ольга говорила, К ним кто-то приходил, незадолго до того, как Юхан исчез, какой-то руководитель группы, что ли… Они попросили Ольгу выйти, им надо было поговорить. Ольга решила, они что-то затеяли, но потом Юхан пропал, и все на этом кончилось.

Я разглядывал его крупное иссиня-красное лицо. Желтоватые волосы, светло-карие глаза, нос, как неправильной формы картофелина. И я сказал с напускным равнодушием:

— А этот руководитель группы… Как его звали? Вы случайно не слышали?

Парень медлил с ответом, не выпуская десятку из вида. Я понял, что она поможет вспомнить ему любое имя, но любое мне было не нужно. Я отдал ему десятку и спросил:

— Может быть, его звали Фанебюст? Конрад Фанебюст?

Он покачал головой.

— Не помню. Честное слово, не помню.

Обод пришел на помощь:

— Лучше спроси Ольгу. Она должна знать.

Я согласился:

— Да, она должна знать, — повторил я в задумчивости.

Я помахал им рукой, что означало «общий привет!», сунул кулаки в карманы пальто и зашагал вдоль пристани к Песчаной бухте.

27

Профессор сидел один на лужайке перед школой унтер-офицеров, как по-прежнему называется это место, несмотря на то, что само училище после войны было переведено в другое место. Перед невысокой каменной изгородью стояло несколько выкрашенных красной краской скамеек, с которых открывался прекрасный вид на Коровий лужок и бывший тренировочный плац, затем — на тыльную сторону отеля Орион и на фабрику электрооборудования и еще дальше, на залив Воген, на Северный мыс и приземистые строения на той стороне.

Несмотря на теплый день, Профессор был в наглухо застегнутом зимнем пальто. Округлые щеки, нос с горбинкой и пронзительный взгляд сквозь толстые очки в роговой оправе. Странная манера втягивать голову в плечи придавала ему сходство с совой. Но прозвище Профессор он получил не поэтому.

Пути господни неисповедимы. Когда-то Профессор учился на математическом факультете, самые серьезные выпускные испытания уже были позади, и оставался лишь один устный экзамен. Занимался он очень напряженно, в последние дни читал запоем, видно, оттого и перегорел у него в голове какой-то предохранитель. До экзамена дело так и не дошло, полгода он провел в психиатрической клинике, три года в специальном пансионате, откуда он вышел молчаливым роботом с дистанционным управлением. Искусные умельцы накачивали его пилюлями и заставляли двигаться. Однако вернуть его к прежней жизни им так и не удалось. С тех пор он плыл по течению среди прочих отбросов, как пустая бутылка, выброшенная за борт. И так прошло тридцать лет, но он по-прежнему сидел на лужке перед школой унтер-офицеров в потертых, отвисших на заднице штанах, в перемазанных глиной ботинках и пил пиво прямо из бутылки.

Но взгляд, обращенный ко мне, был не лишен интеллекта. В нем было столько настороженности и гамлетовской проницательности, что невольно начинало казаться, что вся его жизнь — спектакль и все эти годы он играл, как на сцене. Как будто дал обет на всю жизнь, и так состарился и крепко обветшал.