Ночью все волки серы - [43]

— Очень любезно с вашей стороны. — Я поднялся. — Но я занимаюсь этим делом бескорыстно — из дружбы к Ялмару.

Он тоже встал.

— Позвольте все же мне заплатить мой долг, долг дружбы с Ялмаром Нюмарком.

Не успел я и рта открыть, как он знаками заставил меня замолчать.

— Поговорим в другой раз, — сказал он.

Я пожал плечами и тихо поблагодарил.

— До свидания, — кивнул он.

Неслышно ступая по мягкому ковру, я направился к выходу. И уже коснулся двери, как он окликнул меня:

— Веум!

Я обернулся. Он успел обогнуть свой письменный стол.

— Послушайте, Веум, если ему и на этот раз удалось уйти, найдите его, Веум. Для меня найдите!

Этот седой худощавый человек с решительным лицом стоял передо мной, опираясь одной рукой о письменный стол, вытянув другую вдоль туловища. Он больше всего походил сейчас на американского шерифа, готового к последнему и решающему револьверному сражению.

Я молча кивнул, открыл дверь и пошел своей дорогой, пока он не поднял оружие и не нажал на курок.

23

Я пообедал в кафе, традиционное меню которого вызывает прилив умиления каждого истинного норвежца: разваренные картофелины, водянистые овощи и обязательная сосиска, задохнувшаяся в лужице растопленного масла. На красные крыши домов уже опустилась предвечерняя дымка, и цепочки автомобилей потянулись из города. Улицы пустели, словно подчиняясь неумолимой центробежной силе. Выхлопные газы смешивались с сероватым туманом, в эти сумеречные часы казалось, что где-то неподалеку горит бивачный костер, я просто задыхался от его дыма.

Тупик Весенберга отходит крючковатым аппендиксом от плотной застройки Верхней улицы, которая начинается сразу за Пристанью. Впервые за много лет некоторые фасады здесь удалось подновить, но и среди домовладельцев имеются решительные противники любых перемен, от чего облупившаяся краска скоро совсем облезет, а покосившиеся рамы вряд ли теперь когда-то выпрямятся. Именно так обстояло дело с домом, принадлежавшим Элисе Блом. Это двухэтажное здание было когда-то выкрашено белой краской. Минувшие годы оставили след на деревянной части конструкции, но то, что происходило внутри, надежно хранили от посторонних глаз посеревшие шторы. Лишь в окне на втором этаже горел торшер.

К коричневой крашеной двери вели две покосившиеся ступеньки, но не успел я ступить на нижнюю, как дверь отворилась. Женщина окинула меня жгучим взглядом темно-карих глаз, и этот взгляд трудно было назвать гостеприимным. У нас в школе была учительница с таким же взглядом, и никаких проблем с дисциплиной на уроках для нее не существовало.

— Вы сюда? — спросила она так, словно весь переулок был ее частной собственностью, а я был уличен в грубом нарушении ее границ.

— Вы Элисе Блом? — уточнил я, невольно поеживаясь.

Губы моей собеседницы вытянулись в ниточку, а подбородок взлетел к небу. У нее был выдающийся подбородок, сразу напомнивший мне о той Элисе Блом, которую я видел на снимках в газетах после пожара на «Павлине». Она тогда зачесывала волосы назад, что: очень гармонировало с правильными чертами ее выразительного лица, и даже на нечетких газетных снимках она была поразительно хороша. С тех пор прошло почти тридцать лет, и лицо ее как-то расплылось, утратило четкость линий. Прежним остался лишь подбородок, а во всем остальном словно изменились пропорции. Губы искривила злая ухмылка, теперь она говорила одним уголком рта, как бандит из вестерна.

Она была одета для вечерней прогулки — синее пальто, коричневые туфли и красная сумочка. Косметики она не пожалела, но ярко-красный рот все равно выделялся. Тщательно нарисованный контур несколько увеличивал ее тонкие, почти девичьи губы. Чтобы подчеркнуть, что ее планы неизменны, она с силой захлопнула за собой дверь. И, оставаясь на верхней ступеньке, спросила:

— А вы кто?

— Моя фамилия Веум. Я пришел к вам в связи с расследованием, которое сейчас провожу. Пожар на «Павлине», если вы помните.

В ее глазах промелькнула усмешка. Никогда раньше я не видел таких холодных карих глаз.

— Что это еще за расследование?

— Некоторые события последнего времени дают основания для проведения дополнительного расследования пожара 53-го года. — А семьдесят первый я нарочно не торопился упоминать.

— А вы кто такой? Из полиции? — Не дожидаясь ответа, она спустилась по ступенькам, решительно меня обогнула и широкими шагами направилась к Верхней улице.

Мне торопиться было некуда, и я поплелся за ней:

— Нет, я но полицейский, я вроде свободного художника.

Она метнула на, меня презрительный взгляд, фыркнула, по скорости не сбавила. Вокруг нее клубилось облако духов с запахом роз, слишком долго пролежавших в сточной канаве. Походка у нее была потрясающая. Верхняя половина туловища летела вперед, а все, что ниже, отставало, к тому же ступала она, как солдат, страдающий плоскостопием. Будь я неотесанным мужланом, я бы не удержался и назвал ее коровой. Но моя мама всегда учила меня сдержанности и деликатности.

— Дело в том, что умер один человек. — Я перешел к решительным действиям и зашел с тыла, когда мы оказались на просторах Верхней улицы, в том месте, где нашли себе пристанище два столь разных рода человеческой деятельности — торговля картофелем Асмервика и Западное отделение Союза писателей.