Ночью все волки серы - [41]

— Ну вот.

После чего встал и протянул мне через стол руку, не, сделав при этом ни одного шага мне навстречу, от чего я сразу почувствовал себя как-то неловко. Отличный способ здороваться с посетителями, подумал, я, надо бы взять на вооружение. Тот, кто сидит за своим столом, тот и становится хозяином положения.

— Веум.

— Фанебюст.

Мы поздоровались как дуэлянты. Первым сел Фанебюст.

Он уверенно вел счет.

— Мне доложили, что вы пришли по поводу гибели моего старого друга Ялмара Нюмарка.

— Верно. Ялмар был и моим другом… Кстати, вы были на похоронах?

— Нет, к сожалению. Я тогда находился в Афинах и о смерти Ялмара узнал, лишь вернувшись домой, из газет. Я места себе не находил. Знаете, когда умирают старые друзья, вас начинает мучить совесть. Вдруг понимаешь, как невнимателен ты был, как редко вы встречались, а теперь вот слишком позднее раскаяние. Конечно, с той поры, как мы с Ялмаром ходили вместе на задания, много воды утекло. Но я старался, как мог, не терять связи с моими ребятами. С теми, кто остался в живых. — В этом месте я почувствовал, что он меня изучает. — Вот так обстоят дела. Теперь расскажите, что вас привело ко мне.

— У меня к вам два дела, а может быть, даже три. Прежде всего меня интересуют некоторые обстоятельства смерти Ялмара Нюмарка…

Брови Конрада Фанебюста изогнулись, как вопросительный знак.

— Затем — пожар на «Павлине» и человек по прозвищу Призрак.

Я не спешил, дал время моим словам как следует осесть в его сознании. Брови его опускались одновременно, а лицо оставалось таким же: лицо опытного политика и прирожденного бизнесмена. «Ах, вот как…» — было единственное, что он произнес.

Мне пришлось вкратце изложить ему то, что мне было известно о пожаре на «Павлине» от Ялмара Нюмарка, и то, что Ялмар рассказывал мне о расследовании и о своих подозрениях по поводу Харальда Ульвена. Монолог я закончил словами: «От вас мне хотелось бы или получить подтверждение тому, что рассказывал Ялмар, или услышать то, чего он, может быть, не знал или забыл». Еще одним красивым жестом я дал понять, что настала его очередь нести эстафетную палочку.

Конрад Фанебюст поглядывал на меня исподлобья.

— Но я хотел бы знать, чьи интересы вы представляете и какие обстоятельства смерти Ялмара вы имеете в виду. Вы журналист?

— Я частный сыщик, но к вам я пришел как друг Ялмара Нюмарка, можно сказать, его последний друг. Он был очень одинок в конце жизни.

— Частный сыщик?

— Да, но повторяю, меня никто к вам не посылал. Я пришел по собственной инициативе, а что касается странных обстоятельств… — Здесь я решил зайти с тыла. — Вы верите, что Призрак мертв?

— Призрак? — Он не скрывал удивления. — Хм-м… Ни ведь наши подозрения не подтвердились, и я сомневаюсь, чтобы это произошло в будущем. Я хорошо помню, как в газетах писали, что Ульвен мертв, это было много лет назад…

— Это было в семьдесят первом.

— Возможно.

— А ваши подозрения насчет Ульвена, насколько они были обоснованны?

Конрад Фанебюст откинулся в кресле поудобнее, засунул большие пальцы в кармашки жилета и уставился в одну точку где-то над моей головой. Его взгляд стал задумчивым. Нахлынули воспоминания:

— С тех пор прошло много лет, Веум, подумать только… — Взгляд переместился пониже. — И, как я ни старался забыть это время, не получается. Еще видны шрамы, и раны порой напоминают о себе, особенно по ночам.

Затем его взгляд опять уперся в потолок, как будто именно там, над моей головой, и скрывалось его прошлое.

— Те расследования, что мы проводили в пятьдесят третьем, хотите — называйте их допросами, — я помню во всех подробностях. Нам выделили пару кабинетов в старом полицейском участке на улице Всех святых. Мы засиживались допоздна, изучали технические отчеты, показания свидетелей, данные криминалистов. Вечерами все затихало, тогда ведь было все по-другому. Машин было еще мало, изредка проезжал автобус. А кабинет нам дали совсем крошечный, и когда мы собирались там втроем, он казался битком набитым. По одну сторону стола садился я, по другую — Ялмар, а тот, кого мы приглашали, оказывался зажатым между стеной и торцом нашего стола. И прямо над его головой красовалась единственная в этой клетушке картина — портрет нашего короля Хокона. А Харальд Ульвен был крепкий орешек.

Лицо Конрада Фанебюста вдруг стало жестким, но он продолжал:

— Харальд то и дело твердил, что его преследуют и тем самым попирают его права. Ведь в сорок пятом допрашивали его тоже мы. И поскольку он уже отбыл наказание за измену родине, в общем-то мы не должны были относиться к нему так, как мы относились. Но запреты нам были не помеха. За годы войны мы с Ялмаром кое-что пережили, такое не забывается. К тому же время великих адвокатов тогда еще не настало, это сейчас с фашистским отребьем носятся, как с любимым пуделем короля.

Он улыбнулся одними уголками губ:

— Как сейчас, я вижу Ялмара за тем столом. Большой и с виду добродушный, но твердый, как кремень. И в годы войны он был таким же. Усталости не знал. Под утро, часам к четырем, я зеленел, как заплесневелая макаронина, а он был все так же свеж и полон сил. Харальда Ульвена по потолку гонял, а сам внизу пританцовывал.