Ночью все волки серы - [18]

— Да?

— Кому-то это, может быть, пришлось по душе, а кому-то и нет. Сам я, как уже говорил, не имел никакого отношения к этому расследованию. Меня тогда не было в городе.

— Что кому-то пришлось по душе, а кому-то нет?

— Это убийство. Оно довольно специфическое, не правда ли?

— Да? Что ты имеешь в виду? Зверскую жестокость?

Он кивнул.

— Все говорило о приступе ярости или о мести. Харальд Ульвен был известный предатель, как следует из различных свидетельств, он и был тем самым Призраком, которого ты упоминал вчера.

— Точно.

— Ну тогда естественно предположить, что один или двое из участников Сопротивления решили в конце концов сыграть роль Немезиды. Ясно, что многие, в том числе и сотрудники полиции, считали, что Харальд Ульвен получил по заслугам.

— И дело закрыли?

— Были использованы все возможности, но после усиленного и оказавшегося безрезультатным расследования мы пришли к выводу, что дело следует отложить. Такого рода дела никогда не закрывают, Веум. Во всяком случае, пока не истечет срок давности.

— Итак, оно значится среди нераскрытых убийств.

— Но об этом деле мало писали в прессе, не в пример другим аналогичным. Ведь в конце концов Харальд Ульвен — это не та жертва, которая вызывает сочувствие.

— А как к этому отнеслась Элисе Блом — близкий человек покойного?

Он пожал плечами.

— Ну-ну, всегда, конечно, есть кто-то, кто сочувствует жертве. Не так ли? По слухам, она знала о его поведении во время войны, ну что ж, не всегда выбор спутника жизни бывает идеальным.

— Где она была в тот вечер, когда убили Ульвена?

— Играла в бинго. — Он быстро добавил: — Заверяю тебя, что у них дома был проведен основательный обыск. В том доме, который они с Ульвеном занимали. Не было найдено никаких, даже косвенных свидетельств, что она имела какое-либо отношение к убийству.

— Ну-ну, — процедил я и развел руками.

— И вот, что я хочу сказать, Веум, я не считаю, что все, что мы знаем о Харальде Ульвене — пожар на «Павлине», исчезновение Юхана Верзилы, — имеет какое-либо отношение к тому, что вчера вечером был сбит фургоном Ялмар Нюмарк. Иными словами, мы считаем, что это обычное дорожное происшествие, какие, увы, то и дело случаются. Отягощает вину преступника то, что, совершив наезд, водитель не остановился, а помчался дальше. Возможно, он был навеселе или просто какой-то лихач.

— Но ведь фургон был угнан?

— Несомненно. Но мы, конечно же, тщательно проверили всех сотрудников спортивного общества. — Он вздохнул. — Да, светофоры вечно не в порядке, а этот переулок между двумя светофорами — особенно опасный участок дороги. Бывает так: водитель, проехав первый перекресток, видит зеленый свет на втором. Тогда он закрывает глаза, жмет на педали и надеется, что все обойдется. Бывает, что обходится, а бывает под колесами оказывается человек.

— И на этот раз им оказался Ялмар Нюмарк?

— Да.

— Есть тут у вас сегодня кто-нибудь, кто занимался расследованием пожара на «Павлине»?

— Только Данкерт. Но он тогда был зеленым юнцом.

— Данкерт Муус, — повторил я.

— Да, ты его знаешь?

Я встал. Хамре привел в порядок лежащие перед ним бумаги.

— Ну, Веум. Если появятся еще трупы…

— Трупы? — переспросил я.

Он обезоруживающе улыбнулся.

— Это всего-навсего такая острота. Извини, если она задела тебя.

Тут я припомнил эту шутку.

— Да нет. Чего уж там. Надеюсь, что счет продолжу не я.

Я кивнул и вышел, а он остался сидеть за письменным столом спиной к окну.

10

Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта. И я увидел сидящего за письменным столом Данкерта Мууса. Он углубился в чтение кипы бумаг, как в некую увертюру в бюрократической партитуре, если судить по толщине кипы. Но на музыканта он походил очень мало.

Данкерт Муус был в одной рубашке, его коричневая куртка висела на спинке стула, галстук был завязан так небрежно, что, казалось, вот-вот развяжется. Его внешность могла бы производить совсем неряшливое впечатление, если бы не серая довольно-таки бесформенная шляпа, которую, нахлобучив однажды, он, судя по всему, не снимал, даже принимая ванну. Она как будто приросла к нему. Мне, во всяком случае, не доводилось видеть его без шляпы.

Наверное, Муус почувствовал, что я смотрю на него, потому что я вдруг встретился с его взглядом из-под полей шляпы, пронзившим меня как луч прожектора, и пролаял:

— Чего же это ты, черт тебя возьми, стоишь и пялишься на меня?

Я распахнул дверь, демонстрируя свое намерение войти.

— Кажется, уже давно, как я… Он показал на пол передо мной:

— Ни сантиметра через порог, Веум! Предупреждаю. Я ведь однажды уже объявил во всеуслышание, что не хочу тебя видеть, не хочу тебя слышать, не хочу разговаривать с тобой. Я не скажу тебе ни единого слова. — Голос его стал елейным: — Не успеешь ты, мой голубчик, опомниться, как я тебя так обложу, что из твоей башки сразу выветрится вся та лапша, которую вешают на уши деткам в воскресной школе. Понял?

— Все понял, — сказал я и прислонился к дверному косяку.

Данкерт Муус продолжал неприязненно смотреть на меня. А я спросил:

— Ты помнишь что-нибудь относительно — пожара на «Павлине», Муус?

Я буквально видел, как вопрос канул в извилинах его мозга, как он с грохотом перекатывался там, отдаваясь эхом в пространстве его черепной коробки. Потом он опомнился: