Ночью, при луне... - [40]

Он кивнул. Она понимала, что такое горе.

– От чего умерла ваша подруга?

В ее глазах промелькнула глубоко спрятанная боль, и она ответила не сразу:

– Мы… решили прокатиться верхом. Я предложила устроить гонки. – Голос ее упал до шепота, и она смотрела в пол. – Лошадь Делии споткнулась перед самым финишем и сбросила Делию, которая при падении сломала шею.

Он сразу почувствовал сознание вины в ее голосе. Да и как было не почувствовать?

– Я тоже сожалею о вашей утрате.

Она взглянула ему в глаза. Он заметил ее полный горечи взгляд.

– Спасибо, – прошептала она.

– Теперь я, кажется, понял, почему вы боитесь лошадей.

– С тех пор я не ездила верхом. Меня останавливает не страх, а скорее…

– Нежелание ворошить болезненные воспоминания, – договорил за нее он. Это был не вопрос, потому что он знал ответ. Он точно знал, что она чувствует.

– Да, – подтвердила она, пытливо посмотрев на него своими огромными глазами. – А теперь вы говорите так, как будто знаете это по собственному опыту.

Он быстро прикинул, что можно ей сказать и до какой степени открыться. На эту тему он никогда ни с кем не говорил. Но этот исполненный горечи взгляд взял его за душу. Ему захотелось защитить ее. Утешить.

Проглотив комок в горле, он сказал:

– Так оно и есть. Из-за этого я никогда не хожу в деревню.

Хотя она не проронила ни слова, он чувствовал, что она его понимает, да и она к тому же кивнула.

Пусть даже она не знала, что именно тогда случилось, но понимала, что его нежелание бывать в деревне как-то связано со смертями его брата и сестры. Она не стала его расспрашивать, а просто тихо стояла рядом с ним, всем своим видом показывая, что понимает его.

Ему это очень нравилось в ней. Она не считала нужным заполнять паузы лихорадочной болтовней или задавать ему бесконечные пустые вопросы, как это делали многие другие женщины. Хотя она говорила то, что думала, были в ней и спокойное терпение, и самообладание, которые очень ему нравились.

Не раздумывая более, он начал свой рассказ:

– Мне было одиннадцать лет. Предполагалось, что я занимаюсь математикой, а я вместо этого удрал в деревню, чтобы навестить своего друга Мартина. Он был сыном мясника. Отец категорически запретил мне ходить в деревню, потому что там люди один за другим заболевали лихорадкой, а он не хотел подвергать население Лэнгстон-Мэнора риску заразиться. – Он сделал глубокий вдох и стал говорить быстрее, словно это должно было облегчить боль от старой мучившей его раны. – Я узнал, что Мартин заболел, и решил навестить его. А заодно отнести ему лекарство, которое оставил доктор в прошлый раз, когда я сам был болен. Поэтому я и пошел. На следующее утро меня лихорадило. А два дня спустя заболели Джеймс и Аннабелла. Я выжил. Они умерли. Мартин тоже умер.

Он замолчал. Ему не хватало воздуха. Он был опустошен. У него дрожали колени. Его брат и сестра умерли из-за него. Он выжил по причинам, которые никогда не поймет, но почему-то тот факт, что он рассказал об этом другому человеку и тот его выслушал, доставил ему облегчение, какого он не испытывал многие годы. Возможно, правду говорят, что исповедь – это бальзам для души.

Она протянула руку и осторожно сжала его пальцы. Он глянул вниз. Ее тонкие пальчики нежно сжимали его пальцы. В ответ он тоже пожал ее пальцы.

– Вы вините себя, – тихо сказала она.

Он взглянул ей в глаза и увидел там понимание и сопереживание, что согрело его душу.

– Если бы я сделал так, как мне было сказано… – произнес он и замолчал, недоговорив, что они были бы живы.

– Я понимаю. Я тоже не должна была устраивать гонки. Если бы я тогда не предложила… – Она глубоко вздохнула. – И я живу с этой болью…

– Изо дня в день, – произнес он. Она кивнула:

– Мне очень жаль, что на вашу долю выпало столько страданий.

– А мне жаль, что пришлось страдать вам. – Он чуть помедлил, потом спросил: – Вы когда-нибудь разговариваете со своей несчастной подругой? – Он никому и никогда не задавал этот вопрос из опасения, что его сочтут потенциальным пациентом сумасшедшего дома.

– Часто, – кивнув, сказала она. От этого движения очки сползли на кончик носа, и она свободной рукой – той, что не держалась за его руку, – водворила их на место. Он пошевелил пальцами, стараясь поудобнее устроить ее руку и получая несомненное удовольствие от прикосновения ее теплой кожи к своей. – Я регулярно бываю на могиле Делии, – сказала она. – Приношу ей цветы, рассказываю о последних событиях. Иногда беру с собой книгу и читаю ей. А вы разговариваете со своими братом и сестрой?

– Почти каждый день, – сказал он, чувствуя, что, признавшись в этом вслух, он словно снял с плеч огромную тяжесть.

Ее лицо осветилось улыбкой, и она, как будто читая его мысли, сказала:

– А мне все казалось, что я одна такая. Приятно знать, что не со мной одной такое происходит. Что это, похоже, в порядке вещей.

– Да, это приятно знать. – Ему доставляло удовольствие чувствовать, что он стоит рядом с ней и держит ее за руку. Это волновало, хотя и несколько озадачивало. Однако позволяло чувствовать себя… не таким одиноким.

– Теперь мне понятна печаль в ваших глазах, – пробормотала она. Очевидно, его удивление не укрылось от нее, потому что она добавила: – Я частенько наблюдаю за людьми. Эта привычка появилась у меня из-за моей любви к рисованию, а также потому, что я много времени провожу, сидя где-нибудь в уголке на светских мероприятиях.