Ночью на белых конях - [143]

Он работал, пока не стемнело и комнату не заполнили вечерние сумерки. Теперь было гораздо прохладнее, но он уже чувствовал себя усталым. Он написал строки, которых до него не писал еще никто на свете; строки о том, что было известно ему одному и что он, вероятно, скоро увидит своими глазами. Но хватит на сегодня. Завтра надо все переписать на старом «ремингтоне» и спрятать в папку. Когда приедет Уитлоу, все материалы должны быть вполне готовы.

Но вечером он почувствовал, что страдание вновь сжимает ему сердце. Обстоятельства как будто складывались не совсем так, как казалось ему вчера вечером. Есть разница между существованием и присутствием, и эта разница зовется старым безвкусным словом «томление». Словно это белые кони звали его куда-то — тот, поднявший к небу свои чуткие, изящные ноздри. И тот, второй, повернувший голову, может быть, потому, что был чем-то напуган или ему не хватало сил. Но они все же были вместе. А он — один. И это не случайно. Он остался один в тот страшный вечер, когда отец позвал его к себе в кабинет. Хотя и не окончательно, хотя и сохраняя каплю надежды. Вот от этой-то ничтожной, крохотной капельки он никогда не мог избавиться. Потому что в ней заключалась его жизнь, его приговор.

Около десяти часов он с тяжелым сердцем вышел в холл. Зачем обманывать себя, что ему хочется включить телевизор? Не телевизор ему нужен, нужно просто снять трубку. Такое простое и легкое действие, доступное даже самым слабым и беспомощным. Да, особенно им. Он сидел в удобном кресле и с горечью смотрел на черный телефон, свернувшийся, словно кошка, на старинном столике. Нет, он не снимет трубку. Теперь он был в этом вполне уверен. Какое значение имеет, слаб человек или силен. Чувство собственного достоинства само по себе уже сила и в то же время — тюрьма.

На следующее утро он проснулся рано и с какой-то особой жадностью взялся за работу. И работал, пока к нему не приехал Аврамов. Разыгрывать этюды не понадобилось — некому было обращать на них внимание. Аврамов и без того задыхался от волнения. Торопясь, он изложил академику свою идею не механической, а биохимической очистки материала — «до абсолютных ста процентов», как он выразился. И лишь после этого решился рассказать о мышах. Слава богу, умерли только три, все остальные чувствуют себя вполне удовлетворительно. Оба увлеклись и обсуждали аврамовскую идею почти два часа. Но сейчас Урумов не был ни встревожен, ни подавлен. Он был полон надежд.

— Мне кажется, что Уитлоу об этом тоже кое-что знает, — сказал Урумов. — Он несколько раз упомянул, что в будущем можно рассчитывать на чистые материалы.

— Вы думаете? — спросил Аврамов, неприятно пораженный.

— Это только мое предположение, — ответил Урумов, которого его тон заставил спохватиться. — А то, что сделал ты, — факт, и факт поразительный! Главное — своей простотой.

— Да, вы правы, — совсем уныло отозвался Аврамов. — Уитлоу — большой ученый, вероятно, эта простая мысль, как вы сказали, давно уже пришла ему в голову.

Урумову стало совсем его жалко.

— Наверное, он имеет в виду новую центрифугу, — сказал он. — Потому что в письме он ни на что другое не намекает.

Лицо Аврамова слегка прояснилось. Он уже собрался что-то ответить, но тут зазвонил телефон. Все еще думая о разговоре с Аврамовым, академик взял трубку.

Звонил Сашо. Голос его звучал ясно, хотя чуть смущенно и виновато.

— Я говорю из Казанлыка, дядя… Могу тебя порадовать. Сегодня утром мы с Кристой поженились… То есть, я хочу сказать, зарегистрировали свой брак.

— Почему так внезапно? — спросил академик.

Сашо, вероятно, поразил тон вопроса, который со стороны мог показаться вполне равнодушным. По-видимому, он ожидал, что дядя будет прыгать от радости.

— Я и сам не знаю, — ответил он как-то растерянно. — Просто сегодня утром нам пришла в голову эта идиотская мысль. И в одиннадцать часов все было кончено. Я должен был что-нибудь сделать для нее, дядя… После всех обид и страданий, которые я ей причинил.

— Только поэтому?

— А, нет, конечно… Ты же знаешь, дядя, что лучше и симпатичней жены, чем Криста, мне не найти.

— Прекрасно знаю! — ответил академик вполне естественным тоном. — Но ты-то знаешь, что для тебя это навсегда?

— Нечестно, дядя! — попытался пошутить Сашо. — Разве можно так пугать человека в день свадьбы?

И он засмеялся в трубку, как показалось Урумову, немного нарочито.

— Я не шучу, мой мальчик… Ты должен знать это очень хорошо. И с самого начала.

— Я знаю, дядя.

— Что ты знаешь? — нетерпеливо спросил академик.

— Знаю, что Криста слабенькая. И что ей не по силам тяжелые удары.

— Кажется, ты действительно понял самое главное. Ну что ж, поздравляю. У меня есть замечательный подарок для твоей жены.

Горло у него перехватило.

— Спасибо, дядя. И вот, между прочим, еще почему я тебе звоню. Мы задержимся здесь на несколько дней, как положено молодоженам… Так что ты скажи Аврамову.

— Ничего нет легче, он сейчас здесь.

— Вот как? А что с мышами?

— Живут.

— Ну, слава богу… Привет ему от меня. Кроме того, придется тебе позвонить ее матери…

— Насчет аварии?

— Нет… то есть — да!.. Смотря по тому, как она воспримет эту новость. Но Криста боится. И даже тетка… Говорит, чтоб мы сами расхлебывали то, что заварили, а она берет на себя только расходы… Так что…