Ему снилось в тот миг зеленое небо с белыми, нежными облаками, которые спокойно плыли над бескрайней равниной. Снились коричневые скалы и блеснувшее между ними, словно голубое око, маленькое горное озеро. Снились красные крыши под темными соснами – хотелось глубоко вдохнуть сладостный смоляной запах.
– Пора вставать, Алек…
– Да, мама, – ответил он тихо.
И будто чья-то ласковая рука с робкой нежностью коснулась его сердца.
– Пора, Алек!
Он облаком несся над степью и смотрел, как мелькают в высокой траве пестрые спины антилоп. А потом открыл глаза и увидел склоненное над ним железное лицо Дирака.
– Прибываем? – глухо спросил он.
– Да, Алек, – спокойно ответил робот. – Пора просыпаться…
Человек незаметно вздохнул и огляделся. Сознание вернулось к нему внезапно и резко; теперь он уже совершенно четко понимал, что находится в рековаленсцентной камере корабля «Нептун», на расстоянии шестнадцати световых лет от Земли, которая только что ему снилась. Все то время, пока неслись они песчинкой, затерянной в звездном хаосе, каждая клеточка его существа жила земными образами и звуками.
– Вы звали свою мать, Алек, – сказал робот. – Я не знал, что у вас была мать.
Человек почувствовал, как у него защемило сердце. Это странное создание Багратионова с лицом-маской роденовского мыслителя говорит на самом жестоком из всех языков – на точном, исключающем ошибки языке машины. Да, у него была мать. Была когда-то… За те шестнадцать световых лет, которые неумолимо разматывал звездный корабль, давно уже сошли в могилу все близкие люди, оставленные на Земле.
– Да, была, – ответил он.
– А почему она не пришла на космодром проводить вас?
– Она не в состоянии была это сделать, Дирак, – с горечью объяснил Алек. – Ведь у нее обыкновенное, слабое материнское сердце.
– Да, понимаю, – сказал робот.
Он не понимал, этого он никогда не поймет.
– И все-таки – вас провожало много людей. Разве все они были бессердечны?
Камера вдруг как бы перестала существовать, человек видел над собой прозрачный купол обсерватории, видел совсем близко ее родные, близорукие глаза.
«Ты уверен, что тебе это необходимо, Алек?»
«Уверен, дорогая, – ответил он. – Уверен».
«Но почему, Алек? Разве тесен тебе наш бедный мир? Разве он совсем не устраивает тебя?»
«Ты не должна так говорить! – сказал он. – Я очень хорошо знаю, что это самый богатый и самый прекрасный из всех миров».
«И все-таки ты хочешь его покинуть».
«Так нужно», – ответил он.
«Бедный ты мой малыш, – сказала она с мокрым от слез лицом. – Бедный, несчастный мой…»
Солнце сияло на чистом небе, веял легкий, теплый ветер, слабая еще весенняя травка зеленела между бетонными плитами космодрома. Когда он поднимался по крутым ступеням на звездолет, сотни объективов следили за малейшим его движением. Но он не обернулся, у него не было сил взглянуть еще раз на тех, кто прощался с ним навсегда. И еще месяц спустя он не мог позволить себе посмотреть на маленькую звездочку, печально и нежно посылающую в бесконечность свой бледный отсвет. Нет сил, откуда их взять…
– Тебе плохо, Алек? – спросил робот.
Человек вздрогнул:
– Нет, ничего! Не беспокойся, Дирак. Я чувствую себя нормально. А как Казимир?
– Сейчас он в биологической камере.
– Я хочу его видеть, – сказал Алек.
Робот нажал одну из кнопок на маленьком пульте, экран засветился. Казимир лежал полуобнаженный под ярким светом рефлектора, недвижимый и бледный; жизненная сила понемногу возвращалась к нему. По тонким биопроводникам, густой сетью покрывавшим его грудь, пульсировала плазма. Дирак, несомненно, сделал все, что нужно, и тем не менее Алек ощутил неясный страх. Строгий, почти суровый профиль Казимира казался совершенно безжизненным, глаза ввалились, словно у покойника. Да, анабиоз один из видов смерти, хотя и строго дозированной.
– В каком он состоянии? – спросил Алек встревоженно.
– Все нормально… Через два часа разбужу.
– Ну хорошо, – сказал человек.
– Сейчас принесу тебе поесть. И прошу тебя, не делай глупостей, попытайся проглотить.
– Не беспокойся, – ответил Алек и через силу улыбнулся. – Как ты думаешь, смогу я стоять?
– Не хуже, чем после любого, другого путешествия.
– Тогда попробуем.
– Нет, еще рано.
– Я хочу, Дирак. Прошу тебя, дай мне руку.
Робот молчал в нерешительности. Желания людей были для него законом, кроме тех, конечно, которые могли обернуться серьезной опасностью для них самих. Но сейчас, кажется, человеку ничто не угрожало.
– Хорошо, – сказал он. – Но только ненадолго.
И он протянул ему свою холодную руку в мягкой рукавице. Алек медленно поднялся, но вдруг почувствовал, что ему дурно.
– Да, действительно, еще рано, – обессиленно произнес он. – Иди, Дирак, принеси поесть. Может быть, тогда мои дела пойдут на лад.
Дирак посмотрел на него отполированными, блестящими линзами и бесшумно исчез.
Часы неутомимо тикали на стене – круглые, старые, смешные часы. Время проделывало с ними разные шутки, но они все так же педантично и уверенно, с обманчивой точностью делали свое дело. Они были слепы и беспомощны; только Дирак из каких-то особых соображений уделял им серьезное внимание. А люди на них даже не смотрели.
