Ночные ведьмы - [18]

— Я?! — удивился такому обороту ее собеседник.

— Вы же мужчина!

Чтобы не вызывать никаких сомнений, ему пришлось лезть в воду.

Только после такой разведки нам было разрешено купаться.

Туманы и облачность все чаще заставляли нас сидеть на аэродроме в томительном ожидании хоть малейшего просвета. В такие ночи мы любили, собравшись в кружок, петь песни. Песня всегда была нашим верным спутником на фронтовых дорогах. Ну и что ж, что война? Разве мы перестали быть людьми? Мы любили жизнь, воевали ради жизни, а жизнь без песни — что пища без соли.

Сегодня опять нелетная погода. Но метеослужба обещала прояснение. Мы собрались у самолета Дуси Носаль — черноглазой энергичной украинки, одной из лучших летчиц полка. Кто сидит, кто лежит на пожелтевшей примятой траве. Над ночным полем льется задумчивая, немного грустная русская «Рябинушка». Потом поем полюбившуюся нам «Летят утки».

— Доспаньчик, спой какую-нибудь казахскую песню, — просит Ира Себрова.

— Что вы, девчонки, у меня и голоса-то нет, — отнекивается Катя Доспанова.

— Спой, светик, не стыдись. У Утесова вон тоже нет голоса, а как поет! — шутит Полина Белкина, ее летчица.

— Ну, коли командир экипажа приказывает, придется петь.

И Катя Доспанова приятным голоском исполняет мелодичную казахскую песню. Все шумно аплодируют.

— Дуся, теперь твоя очередь!

Носаль тихо запевает:

«Дывлюсь я на небо та и думку гадаю…»

Дусю Носаль нельзя было назвать ни красавицей, ни дурнушкой. Все в ней выглядело довольно обычным. Среднего роста, темноволосая, с бледноватым лицом, она не производила с первого взгляда особого впечатления. Не совсем обычными, пожалуй, были только глаза. Дусины глаза редко бывали веселыми. Даже когда она смеялась, ее глаза часто оставались серьезными. В них постоянно проглядывали затаенные думы, напряженная мысль. Острый блеск их говорил о большой внутренней силе.

Дуся любила песни, особенно украинские, которые пела с чувством, задушевно. Живо представлялось то, о чем она поет: зеленый гай, широкий Днепр, яркие ленты в косах девушки. С чисто украинским юмором Дуся умела иногда пошутить остроумно, но не зло над какой-нибудь оплошностью подруги.

Летала Носаль очень хорошо: грамотно, чисто, смело. И с какой-то непонятной жадностью. По числу боевых вылетов она занимала одно из первых мест.

— Куда ты торопишься? — спрашивала я ее иногда.

— Под Запорожье, в село Бурчай. Хочется сказать землякам после войны: я сделала тысячу боевых вылетов.

— Куда хватила! И почему именно тысячу?

— Так… — уклонялась она.

Мы с ней были близкими подругами. Из рассказов Дуси я знала, что до войны она работала учительницей в начальных классах и одновременно занималась в аэроклубе в Николаеве. Окончив аэроклуб, стала инструктором-летчиком.

У Дуси был муж, Грицко, как она его называла. Как-то в минуту откровенности она рассказала необычную историю своего замужества. Ее прочили в жены одному парню, с которым дружила с детских лет, и Дуся привыкла к мысли, что им суждено и дальше идти вместе по жизни. Родители уже готовились к свадьбе. Но вот однажды в клуб на вечер пришел летчик, и, как говорила Дуся, они полюбили друг друга с первого взгляда. Через неделю молодые супруги выходили из загса.

Когда Дуся рассказывала о своей «дополковой» жизни, она всегда вспоминала что-нибудь светлое, радостное, веселое. Но один раз открыла передо мной и трагическую страницу.

Война застала их с мужем в Бресте. Григорий в первые же часы улетел на боевое задание, а Дусе помог эвакуироваться к ее отцу, под Запорожье: она ждала ребенка. Но сын появился раньше, чем Дуся доехала до родного села, А через сутки они оба лежали под обломками роддома, в который попала немецкая бомба. Дусю в бессознательном состоянии нашли среди развалин. Ребенок был мертв…

Много увидела она слез, страданий, смертей. По дороге к отцовскому дому попала под жестокий огонь фашистских стервятников, из всех женщин, которые сидели с ней вместе в машине, в живых осталась только она одна — судьба еще раз отвела от нее руку смерти.

— Почему ты мне раньше никогда не говорила об этом? — потрясенная ее рассказом, спросила я.

— Нелегко вспоминать…

Вот тогда я поняла, почему Дуся Носаль хочет сделать не меньше тысячи вылетов и почему при заходе на боевой курс всякий раз просит штурмана «хорошенько прицелиться».

Мария Ивановна Рунт, парторг полка, воспользовавшись небольшой передышкой в боевой работе — вторые сутки над нами висела низкая облачность и моросил дождь, — назначила партийное собрание. И вдруг перед самым собранием в полк приехал командующий воздушной армией генерал Вершинин. Приехал без предварительного уведомления.

— Хотел застать вас врасплох, — пошутил он, — да вот, оказывается, не вышло — вы уже в сборе.

Сначала девушки чувствовали себя при нем как-то неловко, но две-три реплики командующего создали атмосферу непринужденности, и собрание пошло своим обычным порядком — деловые выступления, жаркие споры.

Первым вопросом был прием в партию. Рунт огласила заявление летчицы Себровой.

— Расскажи коротко о себе, — предложила парторг. Ира подошла к столу. Всю свою довоенную биографию она уложила в две-три фразы: работала слесарем, училась в аэроклубе, потом стала инструктором-летчиком в том же аэроклубе. На фронт пошла добровольно.