Ночные туманы. Сцены из жизни моряков - [8]

— Ну, подойди, сопляк, — сказал длинный довольно добродушно. — Я сделаю из тебя цыпленка на вертеле.

— Ах ты, негодяй! Это я-то цыпленок, да еще на вертеле?

Он ударил меня по скуле — у меня из глаз посыпались искры, потом — под ложечку. Я широко раскрыл рот: не хватало воздуха.

— Довольно с тебя? — спросил длинный. — Или хочешь еще?

— Хочу.

Я знал законы школьных боев: если тебя победят и изобьют в первой схватке, значит, всегда будут считать слабосильным и трусом. Длинный наступил ногой на мою фуражку. «Пропала фуражка! Отец забьет меня, как собаку!» Я нацелился и изо всей силы ударил длинного головой в живот. Тот охнул и словно сломался. Тогда я нагнулся и схватил его за ноги. Мне показалось: я держу в руках скелет — такие тонкие у него были ноги. Я напряг все силы и поднял длинного. Он бил меня кулаками по спине. Ноги мои подкосились, и мы оба свалились на землю.

— Длинный, длинный, не сдавайся! — кричали ребята.

— Новичок, бей его, бей!

Длинный схватил меня за шею и пригнул голову к земле.

— Ешь землю, ешь! — злобно твердил он, толкая меня лицом в землю.

Я вырвался, снова кинулся на него и опрокинул. Он пытался подняться, но я прижимал его к земле, крепко вцепившись в его сухие острые плечи, затем я сел на него верхом. И он вдруг вытянул ноги, и на лице его появилась растерянность.

— Молодец, новичок! — закричали ребята.

Зазвонил звонок.

— Поднимайся, — сказал Сева. — Вот видишь, я говорил, что он только выглядит силачом.

Сева повернулся к ребятам:

— Его зовут Сережкой Бесстрашным, он славный и храбрый парень, и тот, кто нападет на него, будет иметь дело со мной.

— И со мной. — Васо встал рядом с Севой.

— И со мной, — вдруг выступил вперед совсем незнакомый мне толстяк, пытаясь состроить на своем пухлом лице выражение отчаянной решимости.

Я завоевывал новых товарищей.

Глава пятая

День начался в классе молитвой, которую скороговоркой читал дежурный:

— Преблагий господи, ниспошли нам благодать духа твоего святого, дарствующего и укрепляющего наши силы…

Большая черная доска была чисто вымыта, на подставке лежала влажная тряпка, рядом с ней — обгрызенный кусок мела.

В класс вошел мрачный, угрюмый человек в черном сюртуке, с журналом и книжками под мышкой.

Из рукавов высовывались грязные манжеты.

— Садитесь! — приказал он и, развернув журнал, углубился в чтение. Учитель читал журнал долго и с интересом, как занимательную книгу. Что он мог вычитать там, кроме наших фамилий?

Постукивая по столу красными пальцами с обкусанными ногтями, математик сказал:

— Тучков, к доске.

Он продиктовал задачу. Я писал мелом. Математик рассматривал меня с любопытством, наклонив голову набок.

— Пиши, пиши дальше, несчастный.

Я не мог понять, почему я несчастный. Несчастными я считал нищих, просивших милостыню на улицах, слепцов, хромых и безруких.

— Ну? Решил?

В голове у меня все смешалось: резервуары, ведра, количество воды.

— Ax ты, несчастный! Сын почтенного отца — и лентяй! Для лентяев у меня одна оценка.

Мне мигом представилось лицо отца, его широкий кожаный ремень с острой пряжкой, зазубренной по краям…

— Господин учитель! — крикнул я в отчаянии. — Задача, по-моему, неразрешимая и…

— Ноль! — крикнул учитель злорадно.

Если я принесу домой ноль, меня не спасут от страшной порки и мольбы матери. Если даже мать встанет перед отцом на колени и будет умолять его о прощении, отец все равно не простит, сдерет с меня шкуру.

Учитель занес над столом ручку с пером, словно меч.

С пера стекали чернила. Пальцы учителя были в чернильных пятнах. Вдруг он сказал:

— Дай сюда мел!

Я протянул ему обгрызенный кусочек.

«Что он задумал?»

— Я докажу тебе, — сказал учитель совершенно спокойно, — что задача разрешима. Садись на место.

Я поплелся к парте. Сева толкнул меня в бок, но я не обернулся. Жизнь моя навсегда погублена. К горлу подкатывали слезы. А что, если утопиться в реке? Или броситься под фаэтон? Лошадиные копыта растопчут меня насмерть. Меня принесут домой. Мать кинется на мой труп и станет обливаться слезами. А отец подойдет и скажет… Что он может сказать? Быть может, проронит слезу, пожалеет и подумает, что простил бы меня, если бы я был жив? Мне стало до слез себя жалко! Вдруг я услышал смешок. Потом другой, более явственный.

Учитель обернулся. Борода его была выпачкана мелом. Он перечеркнул несколько цифр, стер тряпкой и снова принялся выводить корявые, словно спотыкающиеся цифришки.

Сева снова толкнул меня в бок. В классе вдруг стало весело. Все улыбались и шушукались. Я понял: учитель не может решить задачу. Он подошел к столу, взъерошенный и лохматый. Взял задачник, послюнил выпачканный мелом палец и стал перелистывать страницы, отыскивая ответ на задачу.

— Гм… — сказал озадаченно, — не сходится.

— Не схо-дит-ся, — хором повторил класс.

Учитель подошел к столу, раскрыл журнал и зачеркнул ноль. Моя жизнь была спасена!

Начался урок русского языка.

Учитель Хорькевич производил безобидное впечатление, но Сева и Васо отрекомендовали его гнусным доносчиком.

— Сегодня, дети, — сказал Хорькевич ласково, — мы станем писать сочинение. Я выбрал для вас легкую и занимательную тему…

Он подошел к доске, крупным почерком вывел: «Как я провел дома воскресный день».