Ночные туманы. Сцены из жизни моряков - [76]

…На наш катер пришел на практику из училища курсант Всеволод Тучков. Адмирал предупредил Бессонова: никаких поблажек, побольше строгости. Всеволод был так мил и дисциплинирован и так старался поскорее освоиться с катером, со службой, с командой, что о поблажках не могло быть и речи. Веселый, общительный, он стал всеобщим любимцем. Он был влюблен, как и я, в море, в свое училище. С упоением Сева рассказывал:

— Первые курсанты приехали в Севастополь еще до войны по призыву комсомола. Жили в палатках, учились в бараках и помогали строителям. «Красивым строем шагала черноморская юность тридцатых годов», — написано в истории училища. Лихой песней «На воде и под водой нет врагам пути» рвали тишину Севастополя.

В сорок первом выпускные экзамены черноморцы сдавали в боях. Многие стали прославленными героями. Ни один трус, ни один паникер не опозорил училище. «Никогда не забудем подвигов наших предшественников», — было написано в училищном журнале «Черноморец».

…В Новороссийске вагоны с бомбами стояли рядом с причалами. Налет «юнкерсов». Вагоны горят. Михаил Правдин с группой матросов растаскивают вагоны вручную. Он погибает, откатывая последний вагон. Корабли спасены…

Старший лейтенант Флейшер привел к месту высадки поврежденный полуобгорелый катер с десантниками во главе с капитан-лейтенантом Ботылевым. Василий Ботылев занял здание новороссийского клуба.

Без пищи и без воды они держали несокрушимую оборону.

Когда танки врага подошли к ним вплотную, Ботылев вызвал на себя огонь артиллерии. Он уцелел вместе со своими отважными пехотинцами…

…Торпедный катер Ивана Хабарова был потоплен, команда его спаслась вплавь. Хабаров со своими матросами взял с боя прибрежный дот. Овладев им, катерники вели бой в тылу врага… В их сердцах не ночевал страх…

…Александр Кананадзе выпустил в транспорт торпеды с такой короткой дистанции, что, выходя из атаки, ему пришлось пройти в ста метрах от борта фашистского тральщика…

…Сорок первый год. Фронт у стен Ленинграда. Еще держится Ханко. На острове Эзель в наших руках только один полуостров Сырее. У пристани базируются торпедные катера. Вражеские корабли подошли к полуострову, стали на якорь и прямой наводкой открыли огонь по гарнизону. И вдруг в атаку на корабли вышли четыре торпедных катера. Николай Кременский потопил миноносец. На отходе катер потерял ход. На выручку ему пришел Борис Ущев. Под огнем кораблей он снял раненую команду. Кременский, затопив катер, сошел с его борта последним…

— Все они курсанты моего училища, — с гордостью говорил Сева. — Надо знать, кому мы приходимся наследниками.

После войны в училище нашем учились матросы, вернувшиеся с победой, и сыновья моряков. В разрушенных зданиях курсанты установили фантастические печибочки из-под бензина с дымоходами, выведенными в наспех застекленные окна…

Бессонов попросил Севу прочитать «Черноморец» команде. Слушали его с волнением и интересом.

Сева рассказывал мне об отце, и я узнал много нового о своем адмирале. Я записал его рассказы.

Сын об отце. — Я не знаю, любил бы я отца, как люблю, — говорил сын, если бы он меня воспитывал по методу нашего соседа, капитана третьего ранга Безбрачного. Тот считал, что воспитывать надо ремнем. И его Валерка ходил весь исполосованный. Живого места на нем, бедном, не было. Я и шалил, и баловался, но отец терпеливо втолковывал, в чем я не прав.

Помню себя маленьким среди развалин. Одно из первых слов, которое я выучил после «мама» и «папа», было слово «война». Черные надписи на стенах: «Мин нет», мачты потопленных кораблей, глухие взрывы на берегу и далеко в море — на все это был один и тот же ответ: «Война».

Потом «войну» стали увозить. Огромные грузовики собирали щебень от взорванных останков домов.

— Я часто слышал, — говорил Сева, — что отец хорошо воевал.

Но он не любил таких разговоров.

В нашу тесную комнатку собирались моряки: Васо Сухишвили, Василий Филатыч Филатов, однорукий капитан Подоконников, бывший командир торпедного катера (Васо Сухишвили когда-то спас ему жизнь, вытащил из воды чуть не за волосы), чернобородый подводник Крыжовников — его выручили катерники, когда лодку его потопили фашисты. И бывший командир торпедного катера Дмитрий Павлович Березин, пугавший черными своими очками и сопровождавшим его огромнейшим псом.

Когда отца называли героем, он обрывал:

— А о чем-либо другом поговорить не хотите? Воевал, как и все. Давайте-ка лучше споем.

И они с вдохновением пели: «Прощай, любимый город, уходим завтра в море…»

Отец вспомнил, что лучше всех запевал эту песню Всеволод Гущин…

— Эх, Сева, Сева… — вздохнул отец. И все замолчали.

Как-то отец и мать куда-то ушли, Березин ждал их на солнышке возле дома со своим верным псом.

— Вот и тогда было солнышко, — сказал Березин. — Кто мог подумать, что я навсегда потеряю его…

— Кого?

— Солнце, мой милый. В последний раз его тогда видел. Но если бы не твой батька, не сидел бы я с тобой сегодня. Прямое попадание… Катер взорвался. Мы все очутились в огне.

— В огне?

— Да. Воспламенился бензин. Я нырял и всплывал.

Задыхался. Подумал: все кончено. И вдруг увидел Сережу. Его катер несся в огонь. Взорвется! Зачем он? Не надо! Но жить так хотелось, Севка! Мне было всего двадцать шесть… Сергей обгорел. Помирать буду, помнить буду такое.