Ночные смены - [28]

— Нет, в самом деле!

— А я и не сомневаюсь. Просто приятно, с какой гордостью вы говорите о своем станке. Я ведь тоже люблю свою работу. Вот вам эти малютки, — она пересыпала крохотные болты из руки в руку, — кажутся, наверное, какой-то ерундой, чем-то несерьезным. А мне они дороги. И не потому, что я с ними вожусь вот уже лет пять. Мне хорошо известно их назначение. Вот без этого неприметного винтика-шпунтика остановится и ваш прекрасный станок. Не так ли?

— Без одного, может быть, и не остановится.

— Сразу не остановится, зато потом… И не спорьте. Вы думаете, я зря техникум кончала? Кстати, а вы собираетесь учиться?

— Какая сейчас учеба?

— Что вы закончили?

— Десятилетку. Готовился поступать в институт, а тут — война. Пошел в военкомат, как и все ребята, — не взяли. Осталось идти на завод.

— И нравится?

— Разве в этом дело?

— Ну да, конечно. Теперь об этом не думают. Что уж тут может нравиться? Тяжело всем, и ничего не поделаешь. А вот до войны, я вам скажу, на заводе мне нравилось. Какой у нас был коллектив! Какие культурные ребята работали! Дружные, веселые. Никогда не забудется это время.

Галина быстро отбирала одинаковые по размеру болты, бросала их в соседний ящик, и все это время Алексей нет-нет да и смотрел на красивое лицо Галины. Ну разве могла Настя сравниться с Галиной, такая неприметная, с бледным, отливающим синевой лицом, на котором, словно пуговка, прилепился курносый нос? И сразу стало стыдно за неожиданно пришедшую мысль. Алексей даже смотреть на Галину перестал.

— Вы хоть у себя дома, — продолжала Галина, — все легче. А мы вот живем, как гости. Нас поселили в бывшем клубе. В одной комнатушке — четверо. А всего там больше сорока семей. Готовим прямо на снегу — таганков да печей понаделали. Хоть бомбы не падают. Это самое главное. Боже, что пришлось испытать! У Юрия Юрьевича жена, тетя Феня, заживо сгорела в теплушке. Это в ту же бомбежку, когда погиб он сам. Мы прибежали после отбоя…

Галина вскинула руки и прижала их к глазам. По ее щеке окатилась круглая прозрачная слеза. И вдруг, словно очнулась, положила руку на плечо Алексея, затормошила его:

— Довольно, довольно! В этом ящике достаточно. Пересыпьте нормали в двенадцатый блок. Из моего — тоже, пожалуйста. За разговорами мы незаметно сделали столько, сколько полагается чуть ли не за смену. Давайте перекусим. У вас есть что-нибудь с собой? Столовая здесь еще не работает.

Она достала со дна пустого ящика желтую пергаментную бумагу и стала вытирать руки.

— Руки помыть тоже негде. Вот возьмите бумагу.

Алексей по примеру Галины вытер руки и достал из кармана телогрейки завернутый в газету хлеб.

— А вот соль забыл.

— Есть у нас и соль, и даже сахар. Будем пить кипяток. Степан Евстигнеевич об этом всегда заботится. Удивительно внимательный человек. А как инженеру ему вообще нет цены. Вы знаете, он из очень интеллигентной семьи. Его отец был чуть ли не академиком. И опять же любопытно — выбился он из бывших крепостных.

Галина не успела договорить: появился Тихомиров. В руке его был артельный эмалированный чайник.

— Всех девушек обошел, всем налил кипяточку, а это нам. — Он поставил чайник прямо на цементный пол и зябко потер руки.

— Ну-с, пришло время и пообедать. К сожалению, у меня сегодня ничего нет, кроме вот этого. — Он развернул серую тряпицу и достал из нее небольшой кусок сахару. — Вы знаете, — как бы извиняясь, пояснил Тихомиров, — у меня неприятность. Заболела младшая дочурка Верочка. Ну, я ей и оставил свою дневную норму. Без этого она не поднимется. Ох-хо-хо…

— Ничего, ничего, Степан Евстигнеевич, у меня кое-что есть.

Не вставая с ящика, Галина подвинула к себе хозяйственную сумку и начала вынимать из нее небольшие свертки.

— Вот здесь — лепешки. Нам удалось выменять немного муки. А это — селедка и… песок. — Галина развернула свертки, разложила свои запасы на ящике, в центр поставила стеклянную баночку с сахарным песком. — Всем хватит по ложке, а то и по две. Угощайтесь. Хорошо, что все-таки нам, эвакуированным, нет-нет да и подбросят чего-нибудь.

Стараясь не смотреть на еду, Алексей внимательно слушал, как говорила Галина; ее низкий грудной голос казался ему необыкновенным.

Тихомиров ел без стеснения, но постоянно оговаривался: «Разрешите, Галинка, я попробую кусочек лепешки?» И медленно раздирал лепешку пополам. Или: «Забыл, когда ел селедку. Разрешите самую малость бутербродика?..»

— Почему кусочек, почему малость? Ешьте на здоровье, Степан Евстигнеевич, хватит нам! А вы что же, Алексей Андреевич?

— Я уже. Спасибо!

— Никаких «спасибо». Стесняться не надо. Вот, держите! — И Галина протянула Алексею бутерброд. — Держите, говорю, и ешьте. И песок сыпьте. Иначе мы с вами не дружим.

Заметив, что Алексей отводит свою кружку в сторону, она встала, притянула его руку вместе с кружкой и щедро положила сахар, размешала его ложкой.

Когда все было съедено, Тихомиров довольно облизал губы и горячо поблагодарил Галину. Он ослабил немного ремень и полез в карман куртки за табаком. Алексей отметил, что в этом отношении Тихомиров оказался настоящим богачом.

Круглая металлическая банка из-под леденцов доверху была наполнена не какой-нибудь саморезкой, а настоящим фабричным табаком.