Ночные смены - [16]

С Иваном Гавриловичем Алексею приходилось встречаться часто. На прошлой неделе он даже отработал полсмены на участке носков, фрезеровал окружную плоскость передней части мотора, пока не было деталей на его станке. Иван Гаврилович остался доволен: выручил его Алексей, заменил приболевшего фрезеровщика. А станочек-то — не чета расточному, весь какой-то легонький, воздушный, рычажки переключаются без малейших усилий, словно и не работаешь. Правда, и хлопот Алексей доставил бригадиру, не обошлось без этого. Как всегда, скорость включил предельную, а не учел, что фреза — не первой свежести, и режет она не алюминий, а электрон. Вот и вспыхнула ослепительным пламенем стружка позади станка. Вот и закричал Иван Гаврилович: «Песком ее, песком, не то цех опалишь!»

Урок этот Алексей усвоил крепко — нельзя гнать станок, если фреза тупая: от сильного трения стружка обязательно воспламенится, таковы свойства сплава, который именуется электроном. С тех пор на участок носков Алексей не заходил. Алюминиевые детали ему казались надежнее — гони станок как хочешь, лишь бы не забивалась фреза. Гони, да помни о точности — теперь вот вообще без станка остался. И как хорошо, что пришел Иван Гаврилович! При встрече с ним сразу становилось легче. Не успеет он произнести слово, а кажется, что уже говорит самое в этот момент нужное, понимает и чувствует твое настроение, видит тебя насквозь.

Еще и приветствия своего не сказал Иван Гаврилович, взял только кремень из рук и кудельку, распушил ее конец, чиркнул раза два, поймал искру на фитиль, помотал им туда-сюда, а показалось, что давно уже разговаривает с ним, Алексеем, — и о здоровье спросил, и о работе, какой занят, — а ведь только теперь услышал его:

— Привет и почтение Алексею Андреевичу! Прикуривай, рабочий класс! — И, приметив, как Алексей, неловко причмокивая, раскуривает самокрутку, добавил: — Приобщился все же к этому… как его лучше обозвать? Одного не учел — начало в курении — самый печальный момент. Попробуй-ка потом бросить, этак лет через двадцать пять — тридцать. На карачках будешь ползать от разных хворостей, а соску изо рта выбросить не сможешь.

— Я так, Иван Гаврилович, дым пускаю…

— Все начинали с этого. Думаешь, если без затяжки, не приучишься? Еще как! Ты не затягиваешься, а во рту-то — клеточки, капиллярчики. Они свое делают, никотин впитывают. Вот и привыкает человек. Может, оправдываешь себя тем, что переплет у тебя неприятный получился?..

Все верно говорил Иван Гаврилович. И не ради того, чтобы хоть что-нибудь сказать. Нет, так уж он был устроен, что ощущал постоянную потребность помочь человеку, отозваться, принять участие. И Алексею вдруг стало стыдно за свою слабость, за то, что Иван Гаврилович, переживший гибель сына, нашел силы вернуться в цех и вот теперь пытается утешить своего бывшего ученика.

— Уж не из-за брака ли этого начал табачком баловаться? Слыхал я о твоей неприятности. Но и другое слыхал… — Он взглянул искоса на Алексея. — Сегодня ночью консилиум был. Начальник ОТК завода, главный технолог, Хлынов, Грачев — наш партийный секретарь, ну и я как председатель цехкома возле твоих деталей кудесничали. И знаешь, какое решение приняли? Нашли возможность исправить детали и разбраковать. Да не смотри ты на меня, как на Христа-спасителя. Хочешь убедиться — беги на участок, там Чуднов твои детали доводит. К утру, глядишь, все до единой сдадут на поток.

Иван Гаврилович хотел сказать еще какие-то успокаивающие слова, но Алексей не стал его слушать, бросил окурок и, сжав обеими руками локоть Соснина, помчался в цех.

Возле своего станка он увидел бригадира Чуднова. Тот сгорбился около шкалы, вглядываясь спокойными черными глазами в крохотные деления, подкручивая рукоятью штурвал стола. Чуднов сразу заметил Алексея, не отрываясь от работы, кивнул ему и осторожно прошел фрезой по детали. Пушистая ажурная стружка отделилась от фрезы и упала на станину.

— Вот и все, — сказал Чуднов, снимая деталь. — Подвели всю партию твоих деталей к одному знаменателю. Принимай станок, правда, задела нет. Почисти хотя бы…

— А Круглов?

— Что Круглов?

— Он сказал, что никогда не допустит к станку.

— Сгоряча и не это можно сказать. Приступай!

Чуднов устало присел на тумбочку, подобрал под себя ноги и смотрел, как Алексей отгонял стол, выгребал из-под него стружку, тер станину тряпкой, поливал маслом и снова нажимал на рычаги. Алексей не заметил, как Чуднов спрыгнул с тумбочки, выпрямился и опустил руки по швам; услышал только предупреждающий возглас, повернулся и увидел начальника цеха Хлынова, а рядом с ним высокого человека в долгополой шинели и серой генеральской папахе. Оба они приблизились к станку, осмотрели исправленные Чудновым детали и вполголоса обменялись несколькими фразами. Продолговатое лицо человека в папахе выражало незыблемый покой, только полные губы чуть поджались, а глаза прищурились на мгновение — он прикидывал что-то в уме. Затем подошел вплотную к Алексею и тихо произнес:

— А работать, молодой человек, надо аккуратней.

И ни слова больше. Сказал и пошел медленно от станка. Сразу же за ним заторопился Хлынов.