Ночные окна - [22]

То, что Бижуцкий не всегда отвечает за свои поступки, если можно так мягко выразиться, я знал. Но до полнолуния было еще несколько дней, а в предшествующие сутки он вполне нормальный, хотя и несколько занудливый человек. Это во-первых. Во-вторых, Борис Брунович сидел слишком далеко от Ползунковой. Правда, теперь я вспомнил, что он вставал со своего места в самом начале завтрака. Камера плохо зафиксировала этот момент. В-третьих, откуда Левонидзе вообще знает про пропавшие часики? Об этом я и спросил своего помощника.

– Откуда? Об этом, наверное, только глухой не слышал, – ответил Георгий. И опять как-то уклончиво. Ползункова, конечно, женщина чрезмерно болтливая, но у меня появились некоторые сомнения в том, что она успела рассказать кому-либо еще о своей пропаже.

– Пожалуй, ты уже и о ее завещании знаешь? – спросил я, фиксируя взгляд. Он был непроницаем.

– О каком таком завещании? – задал Левонидзе встречный вопрос.

Я почему-то вдруг подумал, что это именно он час назад шуршал листвой и камешками возле грота. Но вслух об этом не сказал. Нашей беседе помешал неслышно подошедший Жан.

– Вам, Александр Анатольевич, звонила Нина. Та, вчерашняя, – доложил он. – Спрашивала, не появлялись ли здесь Николай Яковлевич или Маркушкин? Но я не стал вас тревожить.

– Значит, обоих потеряла, – усмехнулся Левонидзе. – Думаю, они пьют где-нибудь на пару и клянутся в вечной дружбе.

– Как знать, – произнес я, интуитивно заподозрив что-то неладное. Это лишь дураки учатся на своих ошибках и немного умнеют, а люди неглупые, вроде обоих «отцов» Максима, вопреки всем своим ошибкам, напротив, дуреют. К тому же меня отчего-то беспокоит сама Нина. Я уверен, что в ней уже произошел некий нравственный слом. Надеюсь, к лучшему. Хотелось бы убедиться в этом.

– Сказала, что перезвонит позже, – добавил Жан. – И мне показалось, что она была очень взволнованна, потому что пропал еще и Максим.

– Словом, все растерялись, – саркастично заметил Левонидзе. – Ушли в разных направлениях и не вернулись к домашнему очагу. Надо было ей сказать, что после посещения клиники Александра Анатольевича Тропенина многие пациенты исчезают почти бесследно и более никогда не возвращаются в свое прежнее физическое тело. Таковы законы психиатрии, или конфигурации фигур.

– В следующий раз так и скажу, – пообещал Жан. Он слегка наклонил голову и столь же бесшумно исчез.

– Его бы дворецким в Англию, в какой-нибудь старый замок с привидениями, – похвалил Левонидзе. – Впрочем, ему здесь тоже неплохо, да и призраков хватает. Порой не отличишь: кто еще живой, а кто уже мертвый. Но в любом случае у каждого из-за плеча какой-нибудь скелет выглядывает.

Я промолчал, поскольку был согласен с Георгием. А еще потому, что дыхание этого «скелета» ощущал и за своей спиной. Едва мы прошли несколько метров, как встретили Жанну.

– Наши дамы там, в теремке, готовы перекусать друг друга, – тревожно сообщила она. – Я как раз за вами.

– Что ж, посмотрим, – кивнул я. – Только никогда не торопитесь. Излишние волнения и спешка всегда передаются нашим гостям. Дай воде покипеть, и она вся выкипит.

– И даже к последнему вагону поезда не мчись сломя голову, – добавил Левонидзе. – Поскольку его-то как раз и отцепят в первую очередь. Поверь, Жанночка, двум старым мудрым черепахам.

Мы медленно двинулись вслед за длинноногой ассистенткой к теремку, откуда доносились возбужденные голоса. К девичнику из поэтессы, путаны и актрисы присоединилась еще и Ползункова с Принцессой на руках. Полный сбор здешних женщин. Анастасию я, разумеется, выделял в особую категорию и не сопоставлял ни с кем. Признаться, более всего меня сейчас озадачивали следующие моменты: сигареты «Честерфилд», которые курил Владимир Топорков, и окурок, оброненный неизвестным злоумышленником у ограды; следы протектора джипа, который мог принадлежать тому же среднему братцу; а также клочок серой рубахи в моем кармане – он вполне соответствовал одеянию младшего Топоркова. Возможно, кто-то из них пытался ночью пробраться в клинику, но зачем? Выводы в любом случае делать было рано.

Остановившись возле теремка, мы стали прислушиваться к беседе. (Жанну я отпустил восвояси.) Сейчас дамы разговаривали более тихо, но были явно чем-то напуганы. Причина выяснилась довольно скоро. Левонидзе не смог сдержать злорадной усмешки.

–…я заявляю, что готова собрать свои вещи и уехать отсюда немедленно. – Голос принадлежал поэтессе Ахмеджаковой, гордящейся своим древним княжеским родом, что, впрочем, не мешало ей во время ночного сна регулярно мочиться в кровать. Параджиева, отвечающая за смену постельного белья, постоянно жаловалась мне на эту поэтическую слабость. Я же никогда не придавал этому особого значения, поскольку лечу не энурез, а мозги.

– Но вы уверены, что не ошиблись, милочка? – спросила актриса.

– О господи!.. – простонала вдова.

– Даже забавно! – фыркнула путана.

– Нет, не ошиблась, – ответила поэтесса. – Я лишь сегодня вспомнила, где видела его лицо. Лицо этого страшного казаха. Олжас, кажется? Так вот. Десять лет назад в одной газете была напечатана его фотография. И подпись: «Людоед из Чимкента». Он скушал, если мне не изменяет память, штук пятнадцать молоденьких девушек Варил плов в чане.