Ночные легенды - [29]

Ничего не произошло. Слышно было, как с ржавым визгом вылетели железные кольца, но только и всего. Из-за края туннеля высунулась когтистая лапа, скребя по камню… Все, вот она, моя погибель.

И вот когда я уже зажмурился, откуда-то сверху послышался гулкий гром, от которого я инстинктивно отпрянул. Туннель, по которому подступал зверь, содрогнулся, и к моим ногам посыпался град камней. Послышался чудовищный рев, но даже он оказался заглушен рухнувшим потолком. Но сквозь этот обвальный грохот слух мой по-прежнему различал вой ярости и отчаяния, отдаляющийся по мере того, как зверь отступал все дальше и дальше, избегая оказаться погребенным под тоннами камней, песка и мусора.

Я же продолжал бежать, пока наконец не вытянул себя на локтях наверх, в благословенную тишь часовни, и лишь пыль изрыгалась из дыры, а каменный грохот, казалось, не прекратится никогда.

***

Свой приход с окормлением я получил – небольшую старую церковку. Неподалеку от нее земля загадочно просела, и посетители иногда останавливаются и озадаченно смотрят на этот необъяснимый и при этом столь недавний феномен. Некоторое повреждение пола в часовне устранено, а там, где начал свои раскопки мистер Фелл, уложен новый, более массивный камень. Теперь это его надгробие. Прихожан у меня немного, не так много и обязанностей. Я читаю. Пишу. Совершаю долгие прогулки по берегу моря. Иногда меня одолевают раздумья о том, как великая страсть к доказательству существования Божия подвигла мистера Фелла начать те раскопки. Возможно, хотя бы то, что он отыскал его противоположность, заставило его в последний момент изгнать жившие в нем сомнения. Я ставлю за него свечи, молюсь за его душу.

Манускрипты у меня изъяты и теперь, я подозреваю, упокоились в сейфе у епископа или же сданы на попечение его церковному начальству. Возможно и такое, что их пепел упокоился в его камине, а он паучьими пальцами набивает табак в свою трубочку и раскуривает ее в сумраке своей библиотеки. Как они обнаружились и каким образом оказались в распоряжении мистера Фелла, остается загадкой. Происхождение их неясно, а изъятие меня не трогает. Та пожелтелая бумага мне не нужна, поскольку вызывает память о существе. Она остается со мной, и ее не изжить.

Но порою, когда я в одиночестве нахожусь в церкви ночью, мне кажется, что я слышу, как оно копает там внизу – терпеливо и кропотливо, камешек за камешком, в бесконечно медленном темпе, но вполне результативно.

Ждать оно умеет. В конце концов, у него в распоряжении вечность.

Ольховый Король

Как мне начать эту историю? Можно: «Однажды…» – но нет, не подойдет. Такой зачин делает любую историю давней и отдаленной, а моя не такая.

Совсем не такая. А потому лучше начать так, как я ее помню. Это, если на то пошло, моя история – я рассказываю, я и пережил. Я нынче старый, но ума пока не растерял. Я все так же запираю двери на засовы, а на ночь закрываю и окна. По-прежнему осматриваю все тени на сон грядущий, а собак выпускаю вольно гулять по дому, чтобы, если что, унюхали его, если он явится снова, и я буду к нему готов. Стены у нас из камня, а факелы горят наготове. Ножи всегда под рукой, хотя более всего он страшится именно огня.

Из моего дома он не возьмет никого. Не похитит дитя из-под моей кровли.

Однако отец мой был более беспечен. Старые сказки он знал и рассказывал их мне, когда я был мальчишкой: сказки про Песочного Человека, который вырывает глаза у маленьких мальчиков, если те не спят; про Бабу Ягу – старуху ведьму, что летает в ступе и катается на ребячьих косточках; про Сциллу – чудовище морское, что утаскивает моряков в пучину и сжирает, но аппетит ее неутолим.

А вот об Ольховом Короле он не рассказывал никогда. Единственно, что он мне говорил, – это что нельзя ходить одному в лес или оставаться на улице с наступлением темноты. Там всякая, говорил, собирается всячина – и волки, а бывает, и кое-что похуже волков.

Есть миф, а есть реальность; одно мы рассказываем, а другое скрываем.

Мы создаем чудовищ и надеемся, что уроки, облеченные в истории, пригодятся, выручая нас в столкновении с ужасом жизни. Мы даем ложные имена своим страхам и молим, чтобы нам в жизни не встретилось ничего хуже того, что мы сами сотворили.

Мы лжем нашим детям, чтобы уберечь их, и ложью своей предаем их самым страшным из напастей и лишений.

***

Семья наша жила в небольшом доме рядом с кромкой леса на северной оконечности деревушки. Ночами луна обливала деревья серебром, разверзая волшебные синеватые бездны, и туманно-золотистые столпы сияли вдали, как призрачное нагромождение церквей. За лесом тянулись горы, и большие города, и озера широкие, как моря, так что с одного берега не видать другого. В детском своем уме я представлял, как проникаю через барьер лесов и попадаю в огромное королевство, которое они скрывают от меня. А в другой раз деревья сулили мне защиту от мира взрослых – кокон из древесины и листьев, где можно спрятаться, ибо такова для ребенка притягательность затемненных мест.

Поздней ночью я, бывало, сиживал у окна моей спальни и слушал звуки леса. Я научился различать уханье сов, невесомый взмыв крыльев летучих мышей, боязливое снование мелких зверушек, торопливо кормящихся в траве, постоянно начеку, как бы их самих никто не сцапал. Все эти элементы были мне знакомы, и они меня убаюкивали, провожая в сон. Таков был мой мир, и до некоторых пор в нем не было для меня ничего непостижимого.