Правда часто оказывается
страшным оружием агрессии.
Ради правды можно лгать и даже убивать.
Альфред Адлер (1870–1937)
Проблемы невроза
Я говорю себе, что это не расследование. В отношении других все должно быть расследовано, но не для меня и моей семьи. Я готов копаться в жизни чужих людей и выставлять напоказ их тайны и ложь – иногда ради денег, а иногда потому, что это единственный способ развеять старые призраки, – но я не хочу копаться и ворошить то, что я всегда считал личной жизнью моих родителей. Они умерли. И пусть спят спокойно.
Однако в повествовании, построенном на событиях их жизни, в сказке, рассказанной ими самими и продолженной другими, осталось без ответа слишком много вопросов, слишком много нестыковок. Я больше не могу позволить им оставаться невыясненными.
Мой отец Уильям Паркер, которого друзья звали Уилл, умер, когда мне было почти шестнадцать. Он служил копом в Девятом округе Нью-Йорка, в Нижнем Ист-Сайде. Его любила жена, он был ей верен, и у него был обожаемый и обожавший его сын. Отец предпочитал ходить в форме и не искал повышения, так как его вполне удовлетворяла служба на улицах в качестве обычного патрульного. У него не было секретов – по крайней мере, таких страшных, раскрытие которых могло бы серьезно повредить ему и его близким. Он жил обыкновенной жизнью в маленьком городке, или настолько обыкновенной, насколько это возможно, когда циклы твоего дня определяются перечнем обязанностей, убийствами, кражами, наркоманами и господством сильных и безжалостных над слабыми и беззащитными. Его упущения были незначительными, грешки – простительными.
Все вышесказанное – ложь, за исключением того, что он действительно любил своего сына, хотя сын иногда и забывал любить его в ответ. В конце концов, когда он умер, я был всего лишь подростком, а какой мальчишка в этом возрасте не бодается с отцом, стараясь продемонстрировать в доме свое превосходство над стариком, который уже не понимает природы постоянно изменяющегося вокруг мира? Так любил ли я его? Конечно, любил, но под конец я отказывался признать это перед ним, да и перед собой тоже.
А вот правда.
Мой отец умер не от естественных причин – он покончил с собой.
Он не продвигался по службе не потому, что сам не хотел, а таково было его наказание.
Жена не любила его, а если и любила, то совсем не так, как когда-то, потому что он изменил ей, и она не могла заставить себя простить ему эту измену.
Он вел не обыкновенную жизнь, и люди умирали, чтобы сберечь его тайны.
У него были страшные слабости, и грехи его были смертные.
Однажды ночью на пустыре неподалеку от того места, где мы жили в Перл-Ривер, мой отец убил двух безоружных подростков. Они были не намного старше меня. Сначала он убил паренька, а потом девушку. Он воспользовался своим личным кольтом тридцать восьмого калибра с двухдюймовым стволом, потому что в это время был в штатском. Парню пуля попала в лицо, девушке в грудь. Убедившись, что они мертвы, отец, словно в трансе, поехал обратно в Нью-Йорк, принял душ и переоделся в раздевалке в Девятом полицейском участке. Менее чем через двадцать четыре часа он застрелился.
Всю свою взрослую жизнь я не мог понять, зачем он все это сделал, но мне казалось, что ответа на этот вопрос все равно не найти, – а возможно, я лгал себе, потому что так мне было легче.
Но пришло время назвать вещи своими именами.
Это расследование обстоятельств смерти моего отца.
Хоть ненавижу, люблю.
Зачем же? – пожалуй, ты спросишь.
И не пойму, но в себе чувствуя это, крушусь.
Катулл
Стихотворения, 85[1]
Бобби Фарадей уже три дня как пропал.
В первый день ничего не предпринималось для его поисков. В конце концов, ему было двадцать два года, а молодой человек в этом возрасте больше не обязан соблюдать комендантский час и установленные родителями правила. И все же обычно он так не поступал. Бобби Фарадей заслуживал доверия. Он был студентом последнего курса, хотя и взял академический отпуск, прежде чем определился с направлением своего обучения в области машиностроения, и поговаривал, что уедет на пару месяцев за границу или поработает у своего дяди в Сан-Диего. Но вместо этого так и остался в своем родном городке, копил деньги, живя с родителями, и клал в банк сколько мог от своего заработка, а это было чуть поменьше, чем в предыдущий год, поскольку теперь он мог безнаказанно пить, и, может быть, позволял себе новообретенные вольности с бо́льшим энтузиазмом, чем это можно было бы счесть вполне благоразумным. Пару раз после Нового года у него было убийственное похмелье – и его старик посоветовал ему притормозить, пока печень еще сама не взмолилась о пощаде, но Бобби был молод, бессмертен, и он был влюблен, – по крайней мере, до недавнего времени. Возможно, было бы правильнее сказать, что Бобби был по-прежнему влюблен, но объект его привязанности дал ему отставку, и Бобби завяз в трясине своих эмоций. Из-за этой девушки он и предпочел остаться в городе, вместо того чтобы увидеть чуть побольше в окружающем мире, и тогда его родители восприняли его решение со смешанными чувствами: с благодарностью со стороны матери и с разочарованием со стороны отца. Сначала об этом шли споры, но потом, как два измотанных войска на грани никому не нужного сражения, отец и сын заключили нечто вроде перемирия, хотя обе стороны смотрели друг на друга настороженно, ожидая, кто первый моргнет. Тем временем Бобби пил, а его отец внутренне кипел, но молчал, полагая, что разрыв отношений может заставить сына принять необдуманные решения до окончания обучения осенью.
