Ночные гонцы - [46]

Андерсон вышел из себя.

— Пусть о нем болит голова у полковника Булстрода, мы-то причем!

— Майор Андерсон, я попросил бы вас воздержаться от божбы.

— Прошу прощения, сэр — но это уж слишком! Правда ли, сэр, что на время боевых действий жалованье офицерам будет поднято на сорок рупий в месяц? Следовало бы…

— А как насчет капитанов? Я слышал…

И они погрузились в обсуждение. Родни, стиснув губы, сел и уставился в стол. Вокруг бурлили мелочные пререкания. Он раздраженно тыкал карандашом в бумагу, пока тот не сломался. Скалли, Джеффри, Сандерз, Аткинсон, Торранз — один за другим, все снова и снова. Все они — славные товарищи; так почему же они не видят? Почему они ему не верят? Неужели они действительно думают, что он склонен ни с того, ни с сего впадать в панику? Пустяки, чушь, болтовня! В ярости он продолжал слушать.

— В качестве вашего адъютанта, сэр, считаю своим долгом сообщить, что некоторые офицеры позволяют своим людям чистить обувь купленной на базаре мазью, вместо того…

— Сэр, скоро склад просто не будет вмещать все то снаряжение, которое должно в нем находиться. Мне нужно дополнительное помещение. Крайний барак второй роты вполне можно…

— Мне необходимы все мои бараки. Квартирмейстер просто не понимает, что…

— Мистер Аткинсон никак не поймет…

— Сэр, сколько дней отпуска могу я дать людям во время Холи?[62]

И так далее, и так далее, и так далее — пока мундир не прилип к плечам, в висках не зашумело и не начало стучать, а монотонный скрип панки не стал ввинчиваться в череп ржавым штопором. Все были бледны от еле сдерживаемого раздражения, но говорили без остановки. Они вели себя еще хуже, чем женщины в клубе, имея на то куда меньше оснований.

Наконец совещание закончилось. Ничего не было решено. Родни бросился прочь из комнаты, вскочил в седло и, пришпорив Бумеранга, понесся бешеным галопом вверх по Хребту. Блеск дороги слепил глаза, на зубах скрипела пыль. Ничего не было решено — кроме того, что сипаям придется использовать новые патроны. Вокруг явно было слишком много отдельных комнат, и слишком мало окон.

Происшествие с маленьким плотником только подтверждало его правоту — правоту Кэролайн Лэнгфорд. Этим утром, после того, как он разобрал дело двух сипаев, опоздавших из отпуска, к нему с просьбой обратился ласкар Пиру. Он давно уже состоял при роте и был неплохим плотником, но Родни ему не доверял, потому что тот никогда не поднимал голову и никому не смотрел прямо в глаза. Скуля, пресмыкаясь и прижимаясь к стенам, он пробирался вдоль бараков, всегда обнаженный до пояса. Смуглую грудь, покрытую редкими спутанными седыми волосами, испещряли шрамы. У него были большие оттопыренные уши, на которых, казалось, и держался неряшливо повязанный тюрбан. Темные, задумчивые, слезящиеся глаза были глубоко посажены под костистым покатым лбом. На жилистом горле ходил вверх и вниз кадык. Иногда он ходил в одной набедренной повязке, а иногда — в закатанных зеленых штанах, выброшенных каким-то сипаем и бывших на два размера больше, чем требовалось. Из-за пояса всегда выглядывал уголок чистого черного шелкового платка. Этот платок казался бесполезным и несообразным украшением, потому что он никогда не пользовался им, а сморкался с помощью пальцев, как любой индус. Он состоял при полку, был плотником, делал разный мелкий ремонт, считался нестроевым сопровождающим и принадлежал к одной из низших каст.

Сегодня Пиру с раболепным подобострастием попросил отпуск, для того, чтобы вернуться в родные места и починить свой дом, который «совсем развалился». Это было любопытно по двум причинам. Во-первых, для такой просьбы следовало обладать редким нахальством. Раз в год, после непрерывных муссонных дождей, у любого сипая или ласкара обязательно «совсем разваливался» дом; соответственно, каждый сипай или ласкар просил отпуск, чтобы вернуться в родные места и починить его — таков был твердо установленный обычай. Но заявить, что твой дом развалился и потребовать на этом основании отпуска после двух или трех легких «манговых» дождичков — это было явно чересчур. Во-вторых, Пиру сказал, что его дом находится всего в восьми милях отсюда, в Девре, и что он владеет там землей. По лицу Нараяна Родни видел, что тот, услышав это, был удивлен не меньше его самого. В полку этот карлик считался скулящим ласкаром из низшей касты, но за задней дверью полка он мог быть владельцем сотен акров земли, и никто бы не узнал об этом.

Каждый жил в своей комнате; и каждый держал ее на запоре, удобно устраивался там и думал свои тайные мысли.

Быстрее! К черту пыль и жару! В пятницу он напился с Маккардлем, завтра снова напьется во время очередной пирушки в Шестидесятом полку, а послезавтра умрет — как Джулио. Или Робин умрет, все умрут и всех унесет половодье мелочной злобы. Быстрее! Быстрее!

Бумеранг рвался вперед диким скачками; Родни пришпоривал его и беспрерывно ругался. Завидев, как они штурмуют Хребет, прохожие ныряли под деревья и, чтобы защититься от пыли, прикрывали рот углом сари или краем тюрбана.

гл. 11

Едва войдя в здание офицерского собрания Шестидесятого полка, он понял, что пирушка будет долгой, буйной и унылой. В этом полку служил Джулио, и с той же отчетливостью, как если бы это был приказ, выкрикнутый ему прямо в ухо, он осознал, что этой ночью их объединит нарочитое, яростное веселье, призванное затупить острие памяти, рассеять нависшее над Бховани облако мрачных предчувствий, и изгнать оспу у Беллов и холеру вверх по Хребту.