Ночные гонцы - [23]

Родни рассматривал горку пепла на чируте. Хотел бы он знать, что у нее на уме. Что-то совершенно непредсказуемое — может, лучше этого и не знать. Он решил, что она хочет дать ему возможность за болтовней скрыть свою печаль и подавить чувства. Он ответил легко и небрежно:

— Сэр Гектор Пирс?[31] Он принял командование в Гондваре в прошлом ноябре. На службе Короны. Кажется, пехотный генерал. Ростом как раз вам до колена, мадам, и известен под несколькими прозвищами — Баронет, Наполеон Ничтожный…

— Он хороший генерал?

Он поднял глаза, изумленный тем, с каким почти не скрываемым жаром она задала свой вопрос. Он понятия не имел, какой из Пирса генерал: в Крыму тот, похоже, не сражался, а что касается Индии, то тут он был и вовсе не известен. Он сказал:

— Не знаю. Могу сказать одно — он не так-то прост. Я его видел только однажды. Я как раз муштровал своих людей на плацу в Бховани и даже не знал, что из Гондвары приехал генерал. И вдруг увидел коренастого коротышку, ростом футов пять, в простом коричневом костюме и черном цилиндре. Он стоял на переносной подставке, которую, наверно, его грум всюду таскает за ним. Под мышкой он как саблю держал сложенный зонтик; руку спрятал за отворот сюртука и слегка выставил вперед челюсть — точь в точь как на изображениях Наполеона. Позади стоял грум, придерживая его коня — серого жеребца по меньшей мере шести футов в холке. Несколько моих сипаев, из тех, что были свободны от дежурства, присев перед ним на корточки, робко его рассматривали — и я их не виню. Он не обращал на них никакого внимания. У него было одутловатое лицо, нос крючком и широкая борода. Конечно, я сразу понял, кто это, потому что о нем много острили еще тогда. Мне захотелось засмеяться.

Он повернулся, бросил окурок чируты за парапет и проследил взглядом, как падающий огонек исчез под стеной.

— Я подошел, чтобы отдать честь. И тут мне расхотелось смеяться. У него ледяные глаза; он очень вежлив, всегда говорит только шепотом, улыбается заученной улыбкой, но что за ней скрывается, постигнуть невозможно. Мы немного поговорили, потом он взобрался на свою огромную лошадь и поскакал к Хребту со сложенным зонтиком под мышкой. Я стоял и смотрел ему вслед. По сю пору не знаю, то ли мне очень хочется узнать его поближе, то ли наоборот — никогда больше не видеть.

Больше он ничего не мог из себя выжать; по правде говоря, сейчас сэр Гектор его вовсе не интересовал. Надо было заканчивать разговор, прощаться и возвращаться в лагерь. Его окутывало знакомое тепло присутствия Шумитры: часы, проведенные ими вместе делали естественной эту встречу в такой час и в таком месте. Он понимал ее; они были друзьями на условиях, устраивавших обоих, хотя никогда не обсуждавшихся вслух.

Теперь его не волновало, убила ли она на самом деле своего мужа. В Кишанпуре сама мысль об убийстве не вызывала внутреннего протеста. К тому же, думал он, старый раджа мог попытаться унизить ее самым скотским образом, и только ей это было известно. Конечно, ей достало бы решимости для убийства — но только в гневе, или, быть может, из-за любви, или из-за этих кишанпурских земель. Она не могла бы убить для себя.

Их дружба существовала внутри определенных границ. С одной стороны, она никогда не обсуждала с ним действительно важных проблем княжества, хотя ему хотелось бы поговорить с ней о вещах, которые были так близки к ее сердцу. Как-то он видел, как она рассеяно гладила шероховатую стену крепости, как будто это была щека ее ребенка. Эту границу выстроила она. Он полагал, что она опасается английского вмешательства и никогда не заговаривал на запретные темы.

Существовала и еще одно ограждение, касавшееся разницы их полов. Его он возвел сам, но теперь не был уверен, кто заботится о том, чтобы оно оставалось нетронутым. В самом начале она всячески выставляла свой пол напоказ — любой ее жест подразумевал приглашение, она то и дело как бы случайно касалась его своим телом. Тогда это его удивляло и тревожило. Узнав ее лучше, он пришел к выводу, что ее подстрекало стремление уничтожить то чувство расового превосходства, которым, как она предполагала, он обладал; она хотела заставить его признать индианку красивой и вызвать к себе влечение. Будь он из другого разряда англичан, такое влечение показалось бы ему унизительным, а она стремилась именно унизить его. В ту пору в ее глазах стояла стена пустоты — как в глазах сегодняшней танцовщицы.

И слава Богу. Его ограда была очень уязвимой; его страстно влекли женские тела, а Джоанна не могла — или не хотела? — утолить эту страсть. Ох, еще и это! Он нахмурился. С недавних пор Шумитра стала стеснительной и едва поднимала не него глаза.

Он собрался с духом, чтобы попрощаться и покончить с переживанием внезапной близости здесь, в вышине. Колдовству пришел конец, и он никак не мог найти нужные слова. Он лихорадочно подыскивал какую-нибудь небрежную фразу, но сумел произнести только: «Шумитра!»

Она вздрогнула и перебила его с неожиданной резкостью:

— Капитан Сэвидж, я хочу освободить моего девана от части его обязанностей. Я хочу, чтобы вы вместо него стали командовать моей армией. Я решила, что только английский офицер сумеет привести ее в должный вид, и я хочу, чтобы так и было.