Ночной сторож - [8]

– Нет, – ответил Томас.

– Я думал, ты снова начал прикладываться к бутылке.

– Передумал. И ты должен племени новую тюремную дверь.

Эдди сменил тему, спросив, знает ли Томас об эмансипации. Томас сказал «да», но заинтересовала его не эмансипация. Заинтересовало его то, что Эдди услышал о законопроекте раньше всех. Увы, дело обстояло именно так. Когда-то блестящий ум, он все еще был способен откапывать самые свежие новости.

– Я слышал о ней, конечно. Задумано неплохо, – проговорил Эдди. – Слышал, я мог бы продать землю. Все, что у меня есть, – это двадцать акров.

– Но тогда у тебя не будет больницы. Ни клиники, ни школы, ни управляющего, ничего. Негде будет даже голову приклонить.

– Мне ничего не нужно.

– Никаких поставляемых государством товаров.

– Я могу купить себе еду на деньги, вырученные за продажу земли.

– По закону ты больше не будешь индейцем.

– Закон не может вынуть из меня нутро индейца.

– Может, и так. Но как насчет того, что вырученные за землю деньги закончатся? Что тогда?

– Я живу сегодняшним днем.

– Ты как раз из тех индейцев, которых они ищут, – возразил Томас.

– Я пьяница.

– Вот кем мы все станем, если произойдет то, что они задумали.

– Тогда пусть это произойдет!

– Деньги убьют тебя, Эдди.

– Смерть от виски? Да, нииджи?

Томас рассмеялся:

– Эта смерть безобразней, чем ты думаешь. И подумай, как планы правительства повлияют на стариков, на всех людей, которые хотят сохранить свою землю. Подумай об этом, нииджи.

– Я знаю, что ты прав, – согласился Эдди. – Я просто не хочу принимать твою точку зрения прямо сейчас.

Эдди ушел, продолжая что-то бубнить себе под нос. Он жил один на отцовском участке в маленькой лачуге. Толь кусками свисал с ее крыши и хлопал на ветру. В резервации действовал сухой закон, так что Эдди наполовину ослеп от некачественного контрабандного пойла. Когда Джагги Блу делала вино из черноплодной рябины, она всегда давала Эдди кувшин, чтобы тот не травился низкосортной продукцией бутлегеров. Зимой Томас посылал Уэйда на оставшейся у них лошади посмотреть, не помер ли Эдди, и нарубить для него дров, если он жив. В прежние времена Томас и его друг Арчилл ходили на буш-данс[15] вместе с Эдди, который мог играть на скрипке, как ангел или как дьявол, независимо от количества выпитого.

* * *

Большинство людей строили дома недалеко от шоссе, но ферма Важашка располагалась в самом конце длинной извилистой подъездной дороги, прямо на травянистом холме. Старый дом был в два этажа высотой, построен из обтесанных вручную дубовых бревен, посеревших от непогоды. Новый дом представлял собой уютный коттедж, возведенный правительством. Дед Важашка купил старый дом вместе с участком еще в 1880 году, до того как территория резервации была сокращена. Он смог купить его, потому что земля нуждалась в колодце. Но колодец заслуживает отдельного упоминания. Десять лет назад семья получила право на новый дом от правительства. Он привел их в восторг, когда его привезли на грузовике с огромным прицепом. Зимой Томас, Роуз, ее мать Ноко и множество детей, причем не только их собственных, спали в хорошо утепленном новом доме. Но сегодня было не слишком холодно, и Томас решил отдохнуть в старом жилище. Он припарковал «нэш» и вылез из него, страстно предвкушая момент, когда заберется под тяжелое шерстяное одеяло.

– Ты что, опять захотела от меня улизнуть?!

Роуз и ее мать ссорились, и он подумал о том, чтобы прямо сейчас ускользнуть в старый дом. Но Роуз высунулась из двери и воскликнула:

– Ты уже вернулся домой, муженек!

У нее на губах играла нежная улыбка. Она вернулась в дом, с грохотом хлопнув дверью, но, несмотря на это, Томас понял, что настроение у нее хорошее. Он всегда проверял настроение жены, прежде чем что-либо предпринять. Оно было сродни погоде. Сегодня слегка штормило, но настроение у жены было радостное, светлое, радужное, поэтому он вошел в дверь. Малыши, о которых заботилась Роуз, лепетали что-то в большой кроватке. На столе для него были приготовлены две покрытые сахарной глазурью булочки с корицей и миска овсянки. Чьи-то куры все еще неслись, и рядом с Роуз лежало яйцо. Она поджаривала два ломтика хлеба на сале и, когда он сел, бросила их ему на тарелку. Он зачерпнул воды из последнего полного ведра.

– Я принесу воду, когда проснусь, – пообещал он.

– Нам она нужна прямо сейчас.

– Я разбит. Совершенно.

– Тогда я подожду со стиркой.

Это была большая уступка. Роуз пользовалась допотопной стиральной машиной с вращающимися лопастями и любила стирать пораньше, чтобы в полной мере воспользоваться дармовым солнечным теплом. Томас объяснил ее жертву любовью к себе и потому ел с чувством.

– Моя милая, – произнес он.

– Милая то, милая это, – проворчала Роуз.

Он вышел за дверь, прежде чем она успела передумать и затеять стирку немедля.

Солнце заливало спальный верхний этаж старого дома. Несколько поздних мух бились об оконное стекло или готовились к смерти, кружа на уровне пола. Одеяло сверху было теплым. Томас снял брюки и сложил их вдоль стрелок, чтобы те не помялись. Пару кальсон он держал под подушкой. Томас надел их, повесил рубашку на стул и залез под тяжелое одеяло. Оно было сшито из лоскутов, оставшихся от шерстяных пальто и курток, которые по очереди носили все члены семьи. Здесь было темно-синее пальто его матери, скроенное из шерстяного одеяла и в конечном итоге опять ставшее одеялом. Здесь были клетчатые шерстяные куртки его мальчиков – рваные и поношенные. В этих куртках они носились по полям, катались с обледенелых холмов, боролись с собаками, но оставили их дома, когда взялись за «городскую» работу. Здесь было сине-серое пальто Роуз времен первых дней их брака, теперь совсем тонкое, но все еще сохранившее очертания ее очаровательной фигуры. Он вспомнил, как она пошла от него прочь, затем остановилась, повернулась и улыбнулась, глядя из-под полей темно-синей шляпы, пробуждая в нем чувство любви. Они были так молоды. Всего шестнадцать лет. Сейчас он женат уже тридцать три года. Роуз получила большую часть имевшихся у них пальто и курток от сестер-бенедиктинок за работу в их благотворительном магазине. Но его собственное двубортное верблюжье пальто было куплено на деньги, которые он заработал на уборке урожая. Старшие мальчики износили его, но у него все еще хранилась подходящая к нему фетровая шляпа. Где же она, эта шляпа? Последний раз ее видели в коробке на двойном комоде. Разглядывание остатков пальто, соединенных шерстяными нитями, всегда действовало на него успокаивающе и усыпляло к тому времени, когда он доходил до армейской шинели Фалона. Эта шинель не дала бы ему уснуть, если бы он думал о ней слишком долго.