Ночной прохожий - [7]

поскольку протокол составить надо,

кто видел, что — и прочую муру.

Так, на груди погибшего награда,

но не нужна теперь она ему.

Себе возьмите орден, подполковник,

он вам к лицу, что мужеством горит.

Скорей всего, пока был жив покойник,

он все равно б его вам подарил.

Покойнику везет: не стал калекой.

Заглянем для спокойствия в карман.

Покойный был добрейшим человеком,

возьмите его деньги, капитан.

Десятый случай лишь за эту осень!

Работа трудная. Сержант, налейте нам!

Пусть обувь сбитого автобусом поносит

надежды подающий лейтенант.

После осмотра тело пусть направят

сначала в морг, а уж потом вдове.

Водители, не знающие правил,

для общества опаснее вдвойне,

чем воры и убийцы. Будто плакать

собрался, снова дождь заморосил.

А ты, сержант, возьми себе на память

о нем хотя б наручные часы.

Да кем он был? Забудьте эти сплетни.

Всему он миру радостей хотел

преподнести, и даже после смерти

покойный сделал много добрых дел.

Утренний пейзаж

Утро, начинавшееся с падения

сосулек с крыш,

заканчивается ровно в полдень.

Как будто пудрой

припорошило город,

и когда ты уже не спишь,

и некому сказать ни «иди ты»,

ни «с добрым утром»,

на работу выходит дворник,

и только его метла,

как символ борьбы

ушедшего с настоящим,

сметает окурки, мусор,

осколки пивного стекла

и торопится выбросить это

в железный ящик.

У подъезда судачат старухи,

вездесущие, как ЧК,

с лицами серого цвета

от непомерных житейских тягот.

Характеры тверже некуда,

и, не иначе как —

если начнется война,

они грудью на бруствер лягут.

От меня ж пользы обществу

ни на грош —

ни на случай войны, ни на случай мира.

От безделья — приятная в теле в дрожь,

и предпочитаю вообще

не выходить из квартиры.

Вокзальная зарисовка

(«До отправленья поезда…»)

К выходу на перрон

(«Уважаемые пассажиры!

Не забывайте вещи…»)

устремляются жаждущие

скорей отыскать вагон

и умчаться туда,

где не выглядят столь зловеще

скука и однообразие.

Чтоб не сойти с ума,

пространство шагами меряешь

или считаешь минуты в часе.

После грустишь задумчиво,

видя, что жизнь сама

движется, будто

очередь к вокзальной движется кассе.

И мне кажется, суета

станет времени нашего

общей приметой,

когда, просидев на дорожку,

в толпу отъезжающих пробуешь влиться…

«Пассажиры!

О забытых вещах и посторонних предметах

незамедлительно сообщайте

работникам милиции».

Эпилог

Ну о чем говорить

в этих Богом забытых местах,

где мотив площадей городских

заползает иглою под кожу?

На каком языке

шелестит в переулках листва,

что рябит под подошвами

чуть запоздалых прохожих?

Вновь фальшива мелодия осени,

всюду — простор.

Про борьбу с непогодой

никто не писал мемуаров.

С цепким взглядом волчицы

зеленым моргнул светофор,

осветив на мгновенье

истерзанный лик тротуара.

Ну о чем говорить,

если жизни даны нам взаймы,

Если мы — только сказочный миф,

а сюжет — многогранен?

Может, время на месте стоит,

просто медленно движемся мы,

забывая про липкую грязь

привокзальных окраин?

Истребив тишину,

водосточная воет труба.

Я любил свет ночных фонарей,

Проникавший в жилища

сквозь оконные стекла.

Тебя не любил никогда.

Потому говори хоть о чем —

все покажется лишним.

БОЛЬНОЕ ВРЕМЯ

«Все, что видел я…»

Все, что видел я — двадцать четыре зимы

в стране торгашей всех мастей и марок,

где глупо просить частицу счастья взаймы

и наивно ждать от судьбы подарков.

Но я чувствовал свет, что немного грел,

когда прочие от холода просто зябли.

Тем, кто не был пешкой в большой игре,

бесполезно рассчитывать стать ферзями.

«Ты теперь…»

Ты теперь

там, где трудно подняться, но легче падать,

там, где все рассужденья —

не дальше полета пули,

там, где много никчемных мыслей

впитала память

и слова оказались не к месту

как снег в июле.

Виновата сама, и теперь никуда не деться

от бессилья и страха,

глотая удушливый воздух

там, где ржавый закат

навевает тоску по детству,

и где помощи ждать, как всегда

бесполезно и поздно.

Так и тянется время

в пустом ожиданьи подарков.

Я по-прежнему здесь,

на окраине Третьего Рима.

Вспоминаю тебя, как была,

ослепительно-яркой

и курю в темноте, задыхаясь от едкого дыма.

Новизна

Откуда-то слышится вновь нарастающий стук,

мозг не способен внутри себя навести порядок,

воспоминанья заполняют внутреннюю пустоту,

будто ружье заполняют пороховым зарядом.

Остальное чувствуется, но как будто уже извне,

там, где слово «вчера»

одинаково смотрится с «послезавтра»…

И пытаться привыкнуть к такой новизне

все равно, что пытаться приручить динозавра.

«Не требуя сдачи…»

Не требуя сдачи, как официанту оставляют «на чай»,

оставляешь эпохе свою глубину паденья,

непримиримо-грустную как «прощай»,

и в то же время приятную, как «с днем рожденья»,

попытавшись к мыслям о прошлом лишь на мгновенье припасть,

чтобы навсегда получить в неизбежность допуск,

будто истратив силы, куда-нибудь торопясь,

успеваешь заметить, что сел не на тот автобус.

Про конец света

Со всех сторон только и слышу про это.

Уже всего измочалили.

Твердят и твердят про конец света

ни разу не видевшие его начала.

Известно еще с очень древних веков,

сегодня смотрящихся призраком:

конец света — зрелище для дураков,

начало света — для избранных.

Бумага стерпит все

Бумага стерпит все, помимо фальши.

Я от людей с теченьем лет все дальше,

всё приближаюсь к нулевой отметке,

где пустота, и мозговые клетки