Ночной гость - [74]

Но за этим ничего не последовало, Рут не ощутила ответного пожатия и не поняла, ответила ли Фрида. Вот Гарри всегда отвечал. Одно, два, три пожатия означали «Я тебя люблю». В другой руке Рут держала письмо от Ричарда.

– Я ухожу, – повторила Фрида, но по-прежнему не двигалась. Ее лицо было страшным – спокойным, но страшным, – полным решимости и терпения. Песок и трава могли испортить ее красивые брюки.

– Тебе надо чаще носить розовый, – сказала Рут, и Фрида, отпустив руку Рут, выпрямилась. Теперь ее лица совсем не было видно.

Она немного постояла – Рут видела ее ноги, брюки немного запачкались на коленях, но пятен не осталось. На лодыжке виднелись волоски́ и маленькая родинка. Фрида повернулась и пошла к дому. Чайка все еще сидела на плюмерии.

19

Пустой сад погрузился в тишину. Все стихло: ветер, шум моря, и даже свет слегка померк, словно на солнце набежало облако. Рут опустила голову на подушку, которую дала ей Фрида, и некоторое время лежала, собираясь с силами, которые помогут ей добраться до телефона. Лежа в саду, она думала о Гарри, потому что знала, что он умер, и знала, что она об этом забыла. Ей казалось, что забыть о том, что он умер, равносильно тому, чтобы забыть, что он жил. В основном она вспоминала его лицо в постели рядом с ее лицом. Думая о Гарри, Рут стиснула руки. Терла ноги одну о другую, как делают довольные младенцы, но не чувствовала их. Как будто на них накинули что-то мягкое, тяжелое и теплое, но не одеяло. Некоторое время она размышляла о том, что бы это могло быть, и в конце концов решила – не в силах поднять голову с подушки, – что Фрида накрыла ей ноги тигриной шкурой. Потом она увидела себя под деревом под шкурой тигра, и что на это сказал бы Гарри? Он сказал бы: «Джордж, Джордж, Джордж. Янг Джордж украл все деньги на перевозку». Рут не могла сказать, перестала ли она сучить ногами. Она подумала, что Фриде следовало бы принести телефон сюда, раз уж ей так хочется, чтобы она позвонила Джорджу. Подумала, что Фриде многое следовало бы делать по-другому. Стискивая руки, она чувствовала, что в пальцы что-то врезается, и через некоторое время поняла, что это обручальное кольцо ее матери.

Скоро ей надо возвращаться в дом, чтобы отыскать там телефон. На белом проводе. Рут не чувствовала своих ног, но локти, кажется, чувствовала. Она попыталась приподняться на локтях, как тогда, когда угодила в ловушку для тигра. Но у нее ничего не получилось, как она ни пыталась. Когда она лежала в тигриной ловушке, над ней было бескрайнее небо, а здесь зеленый косой луч солнца в плюмерии. Рут знала размер этого солнца и все его свойства. Теперь оно двигалось вниз по позвоночнику, сжигая одно и притупляя другое. Его жар перемещался почти незаметно. Ее позвоночник казался ей стволом, корявым и потертым, как затонувшее бревно. Необходимо было найти то место, где этот ствол защемило под водой. Рут, обхватив его руками, дернула, и дерево всплыло на поверхность. Рут вышла из моря. Почувствовав соль на губах, она поняла, что это было море. Она не помнила, как туда попала. К тому же в руках у нее был обломок отсыревшего дерева, который с легкостью швырнула вверх; он пролетел над песком, взмыл над дюнами и умчался с далеким ветром. Прежде чем покинуть остатки розоватого заката за спиной, ветер пронзительно свистнул. Небо слегка побагровело – в море упала крошечная капля крови, – погода была очень странной. Должно быть, надвигался шторм или, быть может, уходил, или, быть может, это был его эпицентр. Он стучал в оконные рамы, как герольд, и как будто говорил: «Готовьтесь! Готовьтесь!» Надо занести стул в дом, чтобы он не сломался. Никто не мог согнать чайку с плюмерии, но, возможно, с первыми каплями дождя она улетит. Когда нет шторма, голоса китов звучат глуше, и мальчик в лодке сумеет подплыть к ним поближе. А потом Гарри, этот незаменимый человек, будет звать с берега: «Готовьтесь! Готовьтесь!» Он слишком занят, чтобы занести стул в дом, к стулу надо привязать белый провод и тянуть, как тянут древесину со дна моря. Гарри бегал по берегу и звал, а лодка казалась узкой желтой щепкой в заливе. Волны поднимались, и брызги летели на дюны. Брызги упали на плюмерию, но чайка осталась на месте. И лишь скосила один любопытный глаз. Провод был слишком тяжелым, его нельзя было поднять, стул сотрясался, но стоял на месте. Солнце исчезло, оно больше не называлось солнцем. Для него не было имени, потому что оно никогда не появится снова. Откуда-то упала голубая тонкая, как бумага, тень и метнулась внутрь дерева. Это было не так уж важно. Стул остался стоять снаружи, и человек под дюнами кого-то звал внизу. Окна стучали и стучали, а внутри не осталось никого и ничего.

Шум бури в верхушках деревьев. Только звук, без дождя. Сначала птицы, протестуя, как будто среди ночи наступило утро, потом и насекомые. Ударил колокол, чтобы разбудить врача. «Не в такое ненастье», – сказала женщина, мать, но отец все равно вышел в шум. Он спустился на берег, к людям с биноклями, и бродил там в толпе, словно бог, старый пасторальный бог, пасущий овец. Кольцо матери соскользнуло с пальца. Она тоже потеряла мужа и была безутешна. Она сказала: «Браки не совершаются на небесах». Джунгли наступали, но не так, как надо: только обезьяны, попугаи и какие-то ненужные вещи, огромные распускавшиеся лилии, от которых пахло дождем. Невыносимо громкий стрекот насекомых. И в побледневшем море какой-то желтый предмет, но не лодка. Он был длинным и выходил из воды. Он задержался, оглядывая берег, озираясь на каждый далекий крик. Он стоял в косматом прибое, потом приблизился, и Рут его узнала. В воде стоял тигр. С неперерезанной глоткой и в собственной опаленной шкуре. Тигры терпеливы, они умеют ждать.