Ночной дозор - [9]

. Хейгенс, быстро окинув взглядом картины, прямо напрвляется к "Иуде, принимающему тридцать серебрянников"

Хейгенс (ошеломлен). Иуда, принимающий тридцать серебрянников. Боже правый, неужели это - ваше? Вы, в ваши годы, сумели написать такое?

Рембрандт (взволнованный очевидным признанием) . Да, это мой "Иуда". Я только вчера закончил его. Мне и самому кажется, что он удался.

Хейгенс (не отрываясь от картины). Это же великое полотно, как человечны муки Иуды, и как отвратительно чисты одежды служителя храма, протягивающего серебрянники! Раз, два, три... Господи, мне хочется все их пересчитать, будто я не знаю ответа. Подобного я никогда не видел.

. Хейгенс, качает восхищенно головой и хочет обнять худоэника. В этот момент появлется Ливенс.

Рембрандт (скрывая расстройство) . Это мой сотоварищ-художник, Ян Ливенс. Он работает здесь со мною уже пять лет.

Хейгенс . Но почему именно здесь? Зачем вы хороните себя в глуши? Правда, пребывание в вашем городе доставило мне большое удовольствие, но, на мой взгляд, Лейден - самое неудачное место в мире для художника.

Ливенс (примащивая на столе свои покупки и преувеличенно жестикулипуя) . Вы более чем правы, ваше превосходительство. Здесь нужно жить богословам, адвокатам, врачам: для таких в Лейдене солнце никогда не заходит. Вы легко представите себе, что это за город, если я скажу вам, что худложник, создавший "Крещение евнуха" (театрально, указывая на полотно Рембрандта), годами не находит себе ни покровителя, ни заказчиков и вынужден работать в таком вот, с позволения сказать, помещении. Все, что вы видите (теперь он уже указывает на своего "Человека в берете"), вон там, у стены, сделано в самых плачевный условиях: амбар не отапливается, освещение отвратительное, а аксессуары... (показывает на ужасное однокрылое чучело) - сами видите.

Хейгенс (к Рембрандту). Если все, что сказал господин Ливенс, - правда, а я своими глазами вижу, что оно так и есть, то я еще больше недоумеваю, почему вы остаетесь здесь?

Рембрандт . Лейден - мой родной город. Мы с Ливенсом пробовали работать в Амсетрдаме, но у нас ничего не вышло, и мы вернулись домой.

Хейгенс. Но как бы вы ни были привязаны к семье и родному городу, вам, все равно, придется со временем покинуть их и устроиться где-нибудь в другом месте.

Рембрандт . Вероятно, я так и сделаю, ваше превосходительство. Хотя удастся мне это сделать не скоро.

Хейгенс. На вашем месте, я сделал бы это немедленно. Судя по вашим картинам, вы давным-давно могли уехать отсюда. Если же вы питаете сомнения в своем праве занять подобающее место среди художников, то подобные опасения просто нелепы. Ваш маленький "Иуда" - работа подлинного мастера. Де Кайзер, Элиас, Йорданс - да кто угодно не постыдился бы поставить свою полдпись под такой картиной. Ее с руками оторвут на любом аукционе в Гааге или Амстердаме.

Ливенс. Да, ваша милость, но лишь при одном условии, что в ниженем углу будет стоять имя Йорданса, Элиаса или де Кайзера. Картины покупаются ради имени автора, а разве может составить себе имя бедняк, прозябающий в Лейдене, пусть даже он великолепный художник? Мой друг и наставник, присутствующий здесь, возил свои работы в Амстердам и был настолько любезен, что захватил несколько моих. Они, конечно, не идут ни в какое сравнение с его вещами, и я готов первым признать это, хотя написаны они в том же духе - мы с Рембрандтом горим одним огнем. Но кто купит полотна никому неизвестных людей? Картины, не уступающие этим, достались мелким перекупщикам, причем по цене, едва покрывающей наши расходы на холст и краски.

Рембрандт (смущен прямолинейностью товарища) . Полно, Ян, наши дела не так уж плохи..

Ливенс. Три флорина за твоего "Философа", пять за твою великолепную "Cуету-сует", где так превосходно выписаны череп, песочные часы и книги. Четыре - за моего "Ганимеда". Ну, посудите сами, ваша милость, достаточная ли это цена? Довольно ли этого за такие картины.

. Рембрандту неудобно за Ливенса. Хейгенс пытается возразить Ливеннсу, но тот вошел в роль.

Ливенс. Никто из мало-мальски влиятельных людей не купит наши картины. Те же, кто их все-таки купит, не в состоянии дать приличную цену.

Хейгенс. Ну в этом смысле мы вам поможем. Я - человек, пользующийся кое-каким влиянием, а, как коллекционер, составил себе имя в Гааге и Амстердаме. Я буду покупать ваши картины и начну с "Иуды". Я готов предложить вам за него сто флоринов, господин ван Рейн.

Рембрандт . Сто флоринов - это слишком много, ваша милость.

Хейгенс. Отнюдь (снова подходит к "Иуде"). Она просохла, не правда ли? Тогда я увезу ее с собой. Деньги у меня при себе, я расчитывал найти здесь что-нибудь стоящее, но, конечно, не ожидал ничего подобного.

Хейгенс отсчитывает деньги и отодвигает их в тень.

Хейгенс. Хорошо, что вы мне покажете еще? Я расположен покупать.

Рембрандт показывает остальные полотна.

Хейгенс. Эти две вещи сделаны, вероятно, под влиянием Питера Ластмана. Я, разумеется, знаком с его работами - одно время на них была большая мода в Амстердаме.

Рембрандт . Вы правы, ваше превосходительство.