Ночное солнце - [41]

И снова пополз, сжав зубы, стараясь миновать корни, кусты, мелколесье, выбирая по возможности гладкую снежную поверхность, чтобы ужом скользить по ней, виляя между препятствиями.

Потом понял, что в его положении прямой путь отнюдь не самый близкий, что, выигрывая в расстоянии, он теряет во времени. А главное, теряет силы.

Он теперь был в бою. Он сражался. Он хладнокровно рассчитывал метры от одного ориентира до другого, точно оценивал маршрут, зорко следил за препятствиями и прикидывал способы их преодоления. Он осмотрел деревья и по мшистым наростам, по темным вертикальным полосам на соснах определил, где север. Они летели с северо-запада, значит, ползти нужно на юго-восток. Сквозь отдаленные звуки боя — а они, казалось, доносились отовсюду — он вдруг услышал слабый паровозный гудок. Он бережно старался сохранить в памяти направление, откуда донесся гудок. Долго лежал прислушиваясь, не будет ли второго. Его терпение было вознаграждено — он услышал новый гудок. Теперь он был уверен, что ползет правильно — в сторону железной дороги, а значит, и станции. Той самой, что надлежало овладеть его подразделению, той самой, за которую дрались сейчас его товарищи…

В конце концов он сам не заметил, как уснул. Остановился очередной раз отдохнуть и уснул. В какой-то чащобе, которую не обойти. И через которую он очень медленно и осторожно продирался, оберегая раненые ноги.

В полусне, полузабытьи Золотцев пролежал не так уж долго. Но именно в это время прошли буквально в десяти шагах от него солдаты искавшей его команды. Они громко звали Золотцева, прислушивались, не откликнется ли, и продолжали свой путь по заранее расписанным квадратам. А он снова пришел в сознание — в какой уж раз — и вновь пополз.

Теперь боль не покидала его. Он все время чувствовал ее, и хотя она стала слабее, зато ни на секунду не прекращалась, сделалась тупой и тяжелой, будто тащил он за собой не две неподвижные ноги, а два чугунных ядра. Золотцев придумал способ, чтобы бороться с этой болью, чтобы не ощущать ее, чтобы находить новые силы. Он сосредоточенно думал, вспоминал отрывки из прочитанных книг, вспоминал занятия в роте, беседы, шутки, споры. Он мысленно проигрывал целые сцены.

«— Ну что, Порядочкин, — говорил он своему однополчанину, — придется мне вести тебя на „обильный чай“. Ничего не поделаешь, проиграл. А раз проиграл — плачу́. Ох, и хитрец же Порядочкин, порядочный хитрец! Говорят, из двух спорящих один хитрец, другой дурак. Раз ты хитрец, то кто дурак? Правильно, Порядочкин, дурак я. И как это ты все ловко подстроил! Ты что, схватил меня за парашют, когда я прыгнул?

— Да ты что, — возмущался Золотцев, превратившись в Порядочкина, — как у тебя язык поворачивается говорить такое! Я, конечно, знал, что ты хвастун и шляпа, но уж больно мне хотелось выпить чаю с бубликами, потому и согласился на спор.

— Ая-яй, Порядочкин, — снова возвращался Золотцев в свой образ, — и не стыдно, продал друга за стакан чая…»

Некоторое время он вел этот нелепый разговор, что помогло ему преодолеть еще сотню метров.

Потом в его мысленном театре началась новая пьеса. Он видел, как десантники, безуспешно штурмовавшие железнодорожную станцию, в конце концов вынуждены были отступить.

«— Да, — говорит главный посредник командиру полка, — как же вы так оплошали? Такие парни, такая техника, а какую-то захудалую станцию и то взять не могли.

Командир полка смущенно опускает голову и укоризненно смотрит на капитана Кучеренко.

— Что ж вы, капитан, — говорит он, — я-то на вас рассчитывал…

— А что мы могли сделать, товарищ подполковник, — оправдывается капитан. — Станцию-то обороняли Долин и Порядочкин, разве с такими справишься?..»

Реальные воспоминания мешаются в сознании Золотцева с фантастическими сценами. Он то и дело впадает в забытье, снова приходит в себя и снова ползет. Тяжело, со свистом, дышит, волосы слиплись от пота, глаза ввалились, на лбу и щеке запеклась кровь, комбинезон совсем изорвался. Посиневшими, исцарапанными руками, словно железными скребками, он впивается в мерзлую землю и подтягивает непослушное тело еще на полметра, еще на десять сантиметров, еще на пять…

Ему кажется, что звуки боя стали ближе, что где-то прозвучали голоса, что снова гуднула электричка… Но это все где-то далеко. А здесь, вблизи, под ветром, невыносимо громко скрипят деревья, кричат птицы, белка смотрит на него круглым насмешливым глазом.

Вдруг страшная мысль пронзает его: автомат! Где автомат? Он потерял его, оставил там, далеко, откуда ползет. Надо ползти обратно! Хоть день, хоть два, сколько придется, но надо немедленно ползти обратно!

Он пытается повернуть свое неподвижное тело, боль усиливается. А автомат сползает со спины…

Слава богу, показалось! Спекшимися губами Золотцев улыбается — тут автомат! На месте. И сразу же обеспокоенно дергает за ремень: надежно ли закреплен, не упадет ли?

Передохнув, снова ползет. Но сил в руках все меньше, дышать все труднее. Он уже несколько раз ел снег, сухой, холодный, жесткий. Во рту все равно словно в печке.

Теперь местность пошла под уклон, деревья отступили. Кругом кустики, пучки прошлогодних желтых высоких трав, кочки. А впереди такое же ровное, кочковатое, покрытое мелким кустарником пространство. Но что это? Или ему мерещится? Там, далеко-далеко, за этим ровным пространством, видны постройки, водокачка. Там стелется дым, порой вспыхивают разрывы. Там идет бой…