Ночная сказка - [62]

— Тебе понравилось? Говори же, вы хорошо провели время? А ты брала в рот его член? Он хорошо стоял? Господи… Господи, а ты сама кончила?..

— Питер, ну и вопросики ты мне задаешь! — Гарриет лукаво усмехнулась, а ее рука принялась ласкать мой собственный член. А потом она сухо засмеялась и ответила: — Да, да. Нет и нет. Вот в таком порядке.

— Так ты не кончила? — не унимался я.

— Я же сказала тебе, что нет!

— Но тебе понравилось, когда он вошел в тебя?

— Он этого не делал.

— Не делал?

— Нет, Питер. В этом не было необходимости, мистер Надоеда. И все это длилось совсем недолго. Он был совсем не такой, как вы, мистер Хэллоуэй. Это у вас член готов стоять до бесконечности.

Я даже раздулся от гордости. Умница Гарриет всегда знает, что сказать, чтобы я почувствовал себя настоящим мужчиной. Сегодня она превзошла себя. И мне это очень понравилось. И еще мне нравилось, что она продолжала ритмично ласкать рукой мою восставшую плоть.

— Думаю, я была слишком сексуальна для него, — продолжала она. — Да, слишком сексуальна для всего его существа. Он кончил прямо мне в руку, мистер Хэллоуэй, кончил почти мгновенно. Потом он уснул, а я тихонько ушла оттуда, направилась в свое уединенное жилище. — Ее теплое тело придвинулось совсем близко ко мне, и она закинула бедро на мои раздвинутые ноги. — Со всеми деньгами! Ах, деньги, деньги, деньги! — выдохнула она, после чего ее язычок проскользнул в мое ухо, а рука не оставляла своего дела. — Деньги-деньги-деньги-деньги, — бубнила она, словно читала мантру.

Мы поцеловались, наслаждаясь знакомыми прикосновением наших языков. Да, но теперь-то я знал, что это ее порочный язык заставил неведомого мне Грэхема испытать слишком быстрый оргазм. За все десять лет нашего знакомства Гарриет впервые говорила интимные вещи кому-то, кроме меня. Я сказал себе, что ей, должно быть, понравилось. Боже мой, наверняка ей понравилось! И мне нравилось быть с нею, больше чем когда бы то ни было. Господи, как мне было хорошо! И вдруг я как-то незаметно для себя выстрелил ей прямо в ладонь. Она втерла сперму в волосы у меня на груди и прошептала:

— Ну вот, от этого твои волосы будут виться больше.

— Это от тебя мои волосы вьются, — пробормотал я. Во всяком случае, я был уверен, что пробормотал это, потому что я уже почти заснул, кажется, моей последней была мысль о том, что я — самый счастливый человек на свете. Как замечательно делиться такими личными секретами. Она была так честна и доверчива!

Неожиданно для себя Гарриет обнаружила, что ей трудно рассказывать обо всем Питеру — ив это первое утро, и вообще. Она бы стала чувствовать себя еще хуже, если это только возможно. Но… они же договорились, что так будет. Питер сказал, что только зная, чем она занимается с клиентами, он сможет забыть о боли, разрывающей его душу. Как же: ведь ему приходилось делить ее с кем-то! Впрочем, на самом деле все обстояло несколько иначе — ни с кем он ее не делил, это просто была работа. А как же с ее собственной болью, черт бы тебя побрал, Питер?! — в ярости спрашивала она себя. Как насчет той боли, которая терзала ее при одной мысли о том, что все может всплыть на поверхность и кто-нибудь дознается, чем она зарабатывает им на жизнь?! Как насчет этого?! Что он сказал бы о ее состоянии, если бы знал, что каждый раз, когда она отправляется на вызов, ее зубы стучат от страха, а желудок подводит от тошноты? И это бывает каждый раз! «Это совсем не смешно», — прошептала бы она ему на ухо, лежа с ним в постели и пытаясь утихомирить его очередной приступ ревности.

Однако совершенно случайно ее утверждение о том, что все дело — это сплошное недоразумение, оказалось неверным. Вот, к примеру, тот немец, с которым она встретилась на следующий день после мерзкого Грэхема Канлиффа. Не окажись он настоящим джентльменом, ей бы не устоять. Но после ужасного случая в аду отеля «Корнуоллис» Гарриет пришла к выводу, что немец — просто ausgezeichnet. Именно это слово он использовал для того, чтобы сказать ей, до чего она великолепна. Гарри решила, что он просто послан ей Богом. А иначе — катастрофа. И если бы у них не так хорошо все получилось на его узкой двуспальной кровати, то она, пожалуй, пришла бы к решению бросить свой бизнес.

Да, он был великолепен! И Гарриет была просто счастлива. За обедом он был добр и предупредителен. Немец оказался приятным, седовласым, бородатым человеком, у которого была семья в Дюссельдорфе. Он жил в Лондоне уже полгода, занимаясь делами «Норд дейче Рундфунк» — немецкой телекомпании. Поначалу Гарриет испугалась, что он может знать Питера, но потом выяснилось, что он вообще знает мало газетчиков. Он не был одинок в Англии, потому что вокруг было достаточно друзей-немцев, но вот секса в его жизни не хватало. Его дети остались в Германии с матерью, потому что не могли бросить школу. Жена приезжала к нему примерно раз в полтора месяца, и он очень скучал по ней.

Он говорил на очень правильном английском. Показав Гарриет фотографии трех «панковатых» сыновей, немец робко спросил ее, не согласится ли она зайти к нему на стаканчик аперитива. Жил он на квартире на Бэртон-стрит. Квартирка была совсем маленькой, в полуподвальном помещении прямо за Вестминстерским аббатством.