Ночлег в чужой квартире - [12]

— А все же здорово — сказал он задумчиво, — что мы тут с тобой оказались. Главное, незнакомые люди. Ни связей, ни обязанностей. Легко говорить друг другу правду! Ведь человеку, даже неглупому, так нужен время от времени взгляд со стороны… Хотя бы просто слушатель. Когда рассказываешь искренне, самому все становится понятно. В этом, кстати, и заключалась реальная польза исповеди. Поп мог дремать — неважно. Человек рассказывал и сам судил свою жизнь!..

Батышев вдруг устыдился своего многословия. Тягостная привычка преподавателя, привыкаешь, что тебя безропотно слушают и два, и четыре часа…

— Я тебя заговорил?

— Ну что вы! — возмутилась девушка. — Я вот наоборот думаю — хорошо бы так встречаться хоть раз в год. Как на необитаемом острове.

— А что? — заговорил Батышев. — Давай! А? В конце концов, не так уж сложно. Возникнет потребность — звони или телеграмму. А я тебе.

— Вам-то со мной о чем советоваться?

— Ты даже не знаешь, как ты мне сегодня помогла, — сказал он. — Умных людей вокруг хватает. А вот прямых… Да, — спохватился он, — а где будет наш остров?

— Тут, — сказала Марина и повела рукой вокруг.

— Но Оля-то вернется!

— Ну и что?

— Хороший человек, да?

— Начинаете соображать, — похвалила она и улыбнулась.

— Ну что ж, — сказал он. — У тебя ручка близко?

Они прошли в комнату и обменялись адресами.

Теперь Батышев был спокоен, весел и внутренне готов к любому повороту судьбы. Не прояснится к утру — ну и бог с ним, не полетит. Прояснится — что ж, Москва всегда Москва. Но — к черту авоську! Он уже не помнил, когда в последний раз летал в Москву просто так, для себя, без тайных умыслов и нервного напряжения. Посидит денек на конференции, отметится, и… Наверняка же новые выставки, театры, приятеля повидать. Не того, что в министерстве, а другого, отличного парня, к которому вот уже лет десять, прилетая, все не успевал забежать…

Марина сидела в кресле и смотрела на него. Он тоже сел и заворочался, устраиваясь покомфортабельней.

— Ну, так что? Как тебе жить дальше, да?

Она молча ждала.

Батышеву совсем не хотелось спать. Голова была свободна, настроение прекрасное — в таком состоянии легко и обдумывать, и решать.

— Слушай, — сказал он, — тебе приходило в голову, что всю эту историю рано или поздно придется кончать?

— Естественно, приходило.

— А что лучше рано, чем поздно?

— С чего бы иначе я летела в Москву?

— Но тогда в чем дело?

Девушка насупилась:

— Не знаю. Вот не могу. Будто человека убиваю.

Помолчала и произнесла убежденно:

— Я не могу без него.

Батышеву не понравилась последняя фраза — в ней было что-то искусственное, театральное. Он возразил спокойно и жестко:

— Но ведь и жена — Света, если не ошибаюсь, — тоже не может без него?

— Да я ведь все понимаю, — сказала Марина и усмехнулась, словно извиняясь. — Все понимаю! Она не может без него, он не может без нее, и оба они прекрасно обходятся без меня.

Она откинулась в кресле, по-мужски забросила ногу на ногу — ступни ее в белых плотных носках казались не по росту маленькими. Батышев вдруг подумал о том, как все это, по сути, нелепо, как свежа, стройна и, наверное, хороша телом эта нелюбимая девочка. Бог ты мой — да десятки парней мечтали бы…

— Все понимаю, — повторила она. — Но как мне от этого избавиться? Чтобы не думать о нем постоянно. Если бы был такой способ…

— Безвыходных положений не бывает.

— Ну а как?

Она смотрела на Батышева серьезно, почти требовательно.

Он покачал головой:

— Знаешь, милая, я все-таки преподаватель. Такие антипедагогические рекомендации давать не могу. Вот слетаешь в Прибалтику…

— Переспать с кем-нибудь? — спросила она. — Вы это имеете в виду?

Он улыбнулся:

— Вот видишь, а я не решился на столь энергичную формулировку.

Она произнесла разочарованно:

— Это ничего не дает. Я как-то попыталась. Единственное желание было потом — влезть под душ. И даже не с мылом, а с песком.

— Понятно, — пробурчал Батышев, — понятно…

Собственно говоря, девчонка сделала лишь то, что предлагал он сам. Но оттого, что уже сделала, что и этот порожек перешагнула, Батышев почувствовал досаду и боль с минутным оттенком брезгливости — словно в девушке, сидевшей перед ним, уже начался неостановимый и неопрятный процесс, что-то вроде гниения или ржавчины. Мечты, думал он, идеалы, первая любовь, факел в сердце — а равнодушная лопата жизни тем часом гребет свое…

Он словно бы поднял глаза от мрачно молчавшей Марины и увидел не только ступеньку, на которой она стоит, но и всю лестницу. Еще год-другой, пара таких же, с отчаяния, экспериментов, а там, глядишь, и губы стойко пахнут сигаретой, и рюмашка хороша от тоски, и аборт не в диковинку, и матерком не побрезгует… И вот уже нет несчастной влюбленной девчонки, а есть просто очередная баба-неудачница…

Поднимающаяся злость требовала адреса, и Батышев легко его нашел. Черт побери, ну а этот тощий гражданин, этот добродетельный муж, так мучившийся после греха, — он-то что думает? Он-то, с его умным лицом, должен чувствовать ответственность за девчонку?

— Слушай, — сказал Батышев, — дурацкий вопрос, но ты уж, будь добра, ответь: за что ты все-таки его любишь?

— Не знаю. Просто люблю.