Ночи подобный - [4]
Не было возможности с такой высоты в вечернем тумане отличить женщин от мужчин. Однако в непрерывности этого копошения неопознанных существ я увидел, как на рассвете сам иду в порт. Я пересеку океан, штормовой в это время года, высажусь на далеком берегу под прикрытием огня и стали, чтобы отстоять нравственные принципы моей расы. В последний раз шпага была брошена на карту Западных стран. Но мы навсегда покончим с новым Тевтонским Орденом[14] и победоносно войдем в столь долгожданное будущее примиренных народов. Подружка положила дрожащую руку мне на голову, быть может, удивляясь благородству моих мыслей. Под кружевами ее полураспахнутого пеньюара не было иной одежды.
До рассвета оставалось несколько часов, когда я вернулся домой нетвердой походкой человека, вознамерившегося обмануть вином уставшее тело, пресыщенное утехами с телом другим. Хотелось есть и спать, и в то же время меня тревожил предстоящий отъезд. Я сложил оружие и портупею на лавку и рухнул в постель. И тут вдруг обнаружил, что под толстым шерстяным пледом кто-то есть, и уже было потянулся за ножом, когда осознал, что меня сжимают в объятиях разгоряченные руки, они, словно руки утопающего, искали мою шею, в то время как ноги с необыкновенно нежной кожей обвивались вокруг моих. Я потерял дар речи, когда понял: то, что так вот вцепилось в меня, было моей невестой. Сквозь слезы она поведала мне о ночном бегстве, о том, как бежала, боясь, что собаки залают, как скрытно пробиралась по саду моего отца, как забралась в окно, рассказала о своем нетерпении и страхе ожидания. После глупого спора сегодня вечером она подумала об опасностях и страданиях, которые меня ждут, о своем бессилии хоть как-то повлиять на солдатскую судьбу, что оборачивается — в случае огромного числа женщин — сдачей своей крепости, как если бы утрата девственности, доселе оберегаемой и охраняемой, в самый момент разлуки, без надежды на какое-либо наслаждение, этот разрыв собственной плоти ради чьего-то удовольствия имела искупительную силу жертвенного увечья. Прикосновение к телу, непорочному, которого в плотской любви никогда еще не касались руки, — в нем столько необыкновенной свежести при обычной в таком деле скованности, столько неловкости, которая, однако, бьет в цель, наивности, которая интуитивно и непостижимым образом приспосабливает и как можно плотнее подгоняет тела друг к другу. В объятиях невесты, чей робкий пушок, казалось, твердел, касаясь моих чресл, я все больше раздражался, поскольку уже истощил плоть известным с незапамятных времен способом в нелепом стремлении обрести спокойствие дней грядущих в невоздержанности дней настоящих. И вот сейчас, когда мне выкатывали как на блюдечке исполнение самого заветного желания, я бесчувственно лежал под содрогавшимся и жутко меня бесившим телом. Вряд ли в ту ночь юность моя не была способна еще раз воспламениться столь восхитительной переменой. Но мысль, что передо мной девственница, отдающая таким образом себя, и что нетронутая, запечатанная плоть потребует от меня неспешного и длительного исполнения, эта мысль внушала мне страх провала. Нежно поцеловав невесту в плечико, я отодвинул ее в сторону и сказал, фальшиво гнусавя, что нехорошо лишать себя свадебных торжеств по причине спешного отъезда, что стыдно выйдет вдруг забеременеть, да и детям невыносимо расти без отца, который мог бы научить их добывать зеленый мед из стволов деревьев и выискивать под камнями осьминогов. Она слушала меня, сверкая в темноте большими ясными глазами, и я понял, что в ярости, явившейся из глубин инстинкта, она сейчас презирала того, кто в такой ситуации взывает к разуму и здравому смыслу, вместо того чтобы вспахать ее как пашню и оставить на кровати всю в крови, словно охотничий трофей, с искусанными грудями, истекающую соками, но уже женщину. В тот миг взревела жертвенная скотина, которую вели на берег, и зазвучали рожки дозорных. Моя невеста — на лице маска презрения — не дав коснуться себя, вскочила и — не от стыдливости, а будто хотела вернуть себе едва не потерянное — скрыла сейчас то, что вдруг воспалило во мне новую страсть. Но прежде чем я успел схватить ее, она выскочила в окно. Я видел, как она бежит меж оливковых деревьев, и в тот миг понял, что куда легче было без единой царапины войти в Трою, чем вернуть то, что потерял.
Когда я в сопровождении родителей спустился к кораблям, моя гордость воителя куда-то испарилась, а взамен появилось непереносимое чувство отвращения, ощущение внутренней пустоты и недовольство собой. И едва кормчие оттолкнули от берега мощными шестами суда и между рядами гребцов поднялись мачты, я осознал: не будет больше парадов, гульбищ и удовольствий — всего, что предшествует отбытию воинов на поле брани. Прошло время гирлянд, лавровых венков, возлияний в каждом доме, зависти юнцов и благосклонности женщин. Теперь будет труба на заре, будет грязь, подмоченный хлеб, спесь командиров, пролитая по глупости кровь, пахнущая зловонным сиропом гангрена. Я уже не был так уверен, что отвагой и удачей превзойду величие длинноволосых ахейцев. Какой-то старый солдат, который шел на войну по долгу службы и вряд ли с большим воодушевлением, чем стригальщик овец заходит в овечий загон, рассказывал кому-то, что Елене Спартанской весьма неплохо в Трое и когда она забавляется с Парисом в постели, ее сладострастные хрипы покрывают краской щечки живущих во дворце Приама девственниц. Да вся эта история печального плена дочери Леды, оскорбленной и униженной троянцами, — умелая военная пропаганда, запущенная Агамемноном с одобрения Менелая. На самом же деле за предприятием со столь возвышенными целями стоят огромные прибыли, с которых простым воинам вряд ли что перепадет. Речь, прежде всего, о том, — утверждал ветеран, — чтобы продать побольше горшков, побольше тканей, побольше амфор со сценами состязаний колесниц, и о том, чтобы открыть новые пути в земли не чуждых торговли азиатских народов, покончив одним махом с троянской конкуренцией. Корабль, перегруженный мукой и людьми, медленно шел на веслах. Я долго смотрел на освещаемые солнцем дома родного селения. Мне хотелось плакать. Я снял шлем и прикрыл глаза гребнем из конского волоса, сколько трудов стоило мне его подровнять, чтобы он походил на роскошные гребни тех, кто мог заказать доспехи у первоклассных мастеров и кто, конечно же, плыл на больших и куда более быстроходных судах.
