Ночевала тучка золотая... - [40]

На одной из станций к ним в купе вошла молодая белокурая женщина с двумя детьми. Мальчик лет десяти нес увесистую кошелку с продуктами. Годовалую девочку мать держала на руках.

Мальчик снял курточку и кепку, повесил их на крючок. Кошелку поставил в угол и, получив от матери пирог с вареньем в целлофановой обертке, начал есть, с любопытством прислушиваясь к разговору на незнакомом ему языке.

Указав на легкую курточку мальчика, Нонна сказала:

– Я заметила, здесь очень легко одевают детей. Смотрите: мать в шубе, а дети почти в летних пальтишках.

Изо рта ребенка выпала соска. Нонна поспешно подняла ее и подала матери.

– Данке шён! – улыбнулась молодая женщина и сунула грязную соску ребенку в рот.

Нонна изумленно взглянула на тетю Таню, но та с умилением смотрела на годовалую девочку и, казалось, ничем не была удивлена.

– Соска-то гряз… – не договорила Нонна, потому что белокурая женщина вновь изумила ее.

Она не отняла у дочери свой палец, который та с увлечением сосала, заменив им надоевшую соску.

– Тут есть своя теория воспитания, – сказала тетя Таня, заметив удивление племянницы. – Ничего стерильного! Организм должен приучаться к борьбе с бактериями.

– В России так было в старое время. У бедняков… Сильный выживал, а слабый погибал. Это слишком жестокая теория для цивилизованного общества, тетя Таня!

– Может быть, это жестоко, но разумно…

Мальчик, увлекшийся непонятным ему разговором, уронил кусок пирога на свежевыглаженные брюки. Он вскочил, со страхом взглянул на мать, попробовал рукой очистить злосчастное пятно.

Мать со злостью отняла у него пирог и выбросила в урну для мусора. Она сказала сыну какую-то фразу, коротко и внушительно. Он покраснел, и даже слезы выступили на глазах.

– Хочешь знать, что сказала она? – спросила тетя Таня.

– Что он – неаккуратный мальчишка, раззява… и что если бы тут не было иностранцев, она дала бы ему затрещину.

– Ничего подобного. Она сказала, что это уже вторая его провинность к субботе.

– А что же в субботу? – не поняла Нонна.

– По субботам бывает порка детей. Им припоминают все плохое, что случилось… за всю неделю!

– И так у всех?!

– Ну не у всех, конечно, но у многих.

– Ничего себе! Ну, шлепнуть под сердитую руку – это понятно. А копить все до субботы… И заниматься потом экзекуцией – расчетливо и спокойно! Это ужасно.

Тетя Таня пожала плечами. Ей это уже не казалось ужасным. Да и детей она никогда не имела.

Нонна ненавидящими глазами впилась в хорошенькую молодую мать. Ах, если бы знать немецкий! Уж она бы не промолчала. И, нарушив правила поведения за рубежом, сказала бы кое-что этой женщине, напоминающей ангела.

– Знаете, тетя Таня… Все это напоминает мне о временах Гитлера.

– Нонночка, ты что-то уж слишком! Вашим детям все сходит с рук. Но это тоже, согласись, не очень педагогично.

«Вашим детям… – мысленно отметила Нонна. – И это говорит сестра моего отца!»

Если бы Нонна не спешила в посольство, она бы побродила с теткой по улицам Бонна, заглянула в университет, где учился Карл Маркс. Она непременно побывала бы в затертом современными зданиями двухэтажном домике, со скрипящими ступенями, низкими потолками и крошечными комнатками, в котором родился Бетховен.

Но времени не было.

На такси Нонна с тетей Таней проехали мимо бундестага, мимо резиденции канцлера и направились в Роландсэк, в советское посольство, расположенное на высоком берегу Рейна, уже за пределами города.

Нонна думала, что Бонн – столица Федеративной Республики – это огромный, внушительный город, почти как Берлин. На самом же деле он оказался маленьким и каким-то безликим. Она сказала об этом тете Тане.

– Бонн сольется с несколькими близлежащими городами – и тогда станет большим, – объяснила она. – Ну, вот и посольство. Твоя беседа, конечно, затянется, – я отправлюсь по своим делам, а потом за тобой заеду.

Так они и решили, не предполагая, конечно, что увидеться им никогда в жизни больше не суждено.

Посла в Бонне не оказалось. Он на два дня улетел в Советский Союз. Нонну попросили дождаться советника, который должен вот-вот приехать.

Она сидела в приемной, расстроенная и растерянная, не зная, что предпринять. Ей казалось, что без посла советник не решит ее дела. А ждать посла было невозможно. Эти два дня могли стать для нее роковыми: опоздает на пробы, и фильм будут снимать без нее.

Стуча по паркету лаковыми каблучками, несколько раз мимо Нонны пробегала стройная, худенькая секретарша с кипами бумаг. Она заметила растерянную девушку, услышала ее вздохи и присела рядом.

Она спросила что-то по-немецки.

– Я русская, – сказала Нонна.

Девушка улыбнулась ей, как старой знакомой, и спросила:

– У вас что-то случилось?

– Видите ли, у меня очень сложное положение. Решается моя судьба, вот сегодня же. А посол уехал. Мне нужен совет… Я совсем одна и запуталась. Я – студентка Московского театрального училища. Мне предлагают сниматься во французском фильме, нужно срочно выехать в Париж на пробу…

– Марина! Где вы? Марина! – послышался голос из-за полуоткрытой двери.

– Сейчас иду!

Она вскочила, постояла немного в раздумье. То, что сказала Нонна, показалось ей значительным и романтичным. Она решила помочь соотечественнице.