Ночь Ягуара - [13]

Он закончил с цветами и вынес вазу к столу, и все это не проронив ни слова и не удостоив Дженни взгляда. Она привыкла к этому и не обижалась. У всех людей, как она усвоила в детстве, переходя от одних приемных родителей к другим, есть свои причуды, и самое лучшее — не лезть в чужие дела, тогда все будет тип-топ. Скотти, например, бука букой; Руперт, если ему что нужно, никогда не попросит прямо; Кевин почти всегда под кайфом; Луна во многих отношениях придирчива и держится натянуто; профессор никогда не обнажался на публике и, будучи англичанином, разговаривал препотешно. У каждого свой бзик, но все вполне терпимо. Что же касалось самой Дженни, то она как-то (высунувшись из окна, но все равно совершенно случайно) подслушала, как Луна в разговоре с Рупертом назвала ее «не самым острым ножом в выдвижном ящике». Сначала это ее обидело, но, в конце концов, она слышала нечто подобное много раз и раньше, да и в жизни все устроено таким образом, что в ней вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу, тем более что, по ее наблюдениям, всякого рода умники ничуть не счастливее простых и даже совсем недалеких смертных.

Завтрак в La Casita (ибо так назывался дом, и это название значилось на керамической табличке, окрашенной вручную и прикрепленной к одному из приземистых коралловых столбов у ворот) одновременно служил ежедневным утренним сбором сотрудников «Лесной планеты», на котором обсуждались задачи дня. Трапезы бывали как неформальные, так и с участием приглашенных гостей. Руперт нередко принимал и развлекал важных гостей в большой, полной воздуха столовой, и тогда оказывалось, что Дженни подает на стол и убирает с него, тогда как на Скотти с Луной возлагалась готовка, а на Кевина — мытье посуды. Никакой платы за это они не получали, ибо формально являлись сотрудниками фонда «Лесная планета», за что им и платили жалованье, однако дополнительные обязанности они принимали на себя как бы в обмен на проживание и питание. Дженни была всем довольна, а Кевин заявлял, что это обдираловка, хотя никаких действий для изменения ситуации не предпринимал.

За завтраком все сидели демократично за одним столом, а это, с точки зрения Дженни, служило доказательством того, что они все-таки не прислуга. Стол находился в центре патио, вымощенного изношенными, кровавого цвета плитками и окруженного с четырех сторон стенами дома. С трех сторон он был одноэтажным, из золотистого коралла, с кровлей из красной испанской черепицы, а одна, восточная, стена, именовавшаяся «башней», была двухэтажной. Именно там располагалась спальня Руперта. У профессора, Найджела Кукси, комната находилась под ней, но Кукси еще не прибыл. Когда во двор в шортах из обрезанных джинсов, голубой рабочей рубашке без рукавов, с ангельским и свежим лицом, золотистыми локонами, кромкой короткой бороды и сонными карими глазами вплыл Кевин, Дженни, как всегда по утрам, испытала легкое возбуждение, сопряженное с мыслью о том, как ей повезло. Когда они впервые познакомились в общине «Кедровые стремнины», волосы у него были еще довольно короткими, серьга имелась только одна, а вот опыт бродяжничества и путешествий автостопом у нее был гораздо больший. Дженни полагала, что по этой причине, ну и, конечно, из-за секса он на нее и запал, и думала, что, узнав о ее проблеме, этот парень слиняет, как и все остальные. И она пошла с ним в клуб со всеми этими пульсациями и цветомузыкой, и для нее это, разумеется, обернулось полномасштабным припадком, и очнулась она на липком полу, стараясь сделать вид, будто все в порядке, но Кевина, к ее удивлению и благодарности, это ничуть не отпугнуло. Она до сих пор помнила, как он тогда на нее смотрел, не как другие, словно спрашивая: «Это еще что за придурочное шоу?» — но с живым человеческим участием.

И она вспоминала этот момент всякий раз, когда он вел себя дерьмово. Хотя сейчас он ей улыбнулся и украдкой слегка ущипнул, потом отправил в рот дольку манго и, подойдя к маленькой мексиканской тележке, где стоял термос с кофе, налил себе чашку.

Потом из офиса, находившегося в угловом помещении, где Луна проводила большую часть времени, появились она и Руперт. Луна, стройная, мускулистая женщина лет тридцати, была, как всегда, одета в стоявшую колом белую рубашку с короткими рукавами и мешковатые шорты хаки. Выглядела она так, словно ее свили из рояльных струн, и темные, блестящие, коротко стриженые волосы лишь усиливали впечатление жесткой, бесполой фригидности, дополнявшейся оседлавшими маленький острый нос очками в стальной оправе. Дженни приняла бы ее за девственницу, если бы не знала точно, что Скотти захаживает к ней по ночам — усадьба была не столь велика, чтобы чьи-то сексуальные похождения можно было сохранить в тайне. Если кто чего и не видел, то уж точно все всё слышали.

Во всяком случае, Дженни с Кевином слышали их так же хорошо, как если бы находились с ними в одной комнате: восклицания и стоны Луны и Скотти были для них таким же привычным звуковым фоном ночи, как и голос пересмешника.

До приезда в La Casita Дженни в этом отношении вела себя тихо, но здесь и сама приучилась подкреплять эти ночные звуки собственными стонами, порой вполне искренними. Кевин, похоже, находил подобную полифонию забавной.