Ночь волка - [55]

Не успел я переварить услышанное, как семь деформированных бензиновых резервуаров материализовались из тумана. В поле нашего зрения возникла дорога, самолет выровнялся и стал замедлять ход. На этот раз он не задел разрушенный завод, хотя, могу поклясться, готов был вот-вот протаранить его. Когда я увидел, что мы не врежемся, мне захотелось закрыть глаза, но я не смог.

Я увидел черное пятно и тело Пилота, казавшееся более толстым, чем я его запомнил, — распухло. Но это не будет продолжаться долго. Три или четыре стервятника работали над ним.

VII

Смерть разожмет все руки.

Все охладит сердца,

Но нет ни адской муки.

Ни райского венца,

Без гнева, без участья

Листву сорвет ненастье,

Не может быть у счастья

Счастливого конца.

Чарльз Суинберн, «Сад Прозерпины»

Папаша сошел на землю первым. Затем мы спустили Алису. Перед тем как к ним присоединиться, я бросил последний взгляд на контрольную панель. Кнопка разрушенного завода отключилась снова, а над другой кнопкой возник голубой нимб. Видимо, Лос-Аламос. Я боролся с искушением нажать ее и убраться соло, но подумал: «Нет, в той сторонке мне ничего не светит, и одиночество хуже, чем-то, что ожидает меня здесь». Я выбрался наружу.

Я не смотрел на труп, хотя мы стояли прямо в его головах. Я заметил застывшую лужицу серебра по одну сторону и вспомнил расплавившееся оружие. Стервятники, двигаясь вперевалку, отступили, но только на несколько ярдов.

— Можно убить их, — сказала Алиса Папаше.

— Зачем? — спросил он. — Некоторые индусы использовали их, чтобы заботились о мертвых. В этом что-то есть.

— Парсы, — уточнила Алиса.

— Ага, парсы, именно их я и подразумевал. Через несколько дней будем иметь прекрасный чистый скелет.

Папаша повел нас мимо тела в сторону разрушенного завода. Было слышно, как громко жужжали мухи. Я чувствовал себя ужасно. Я сам хотел умереть. Чтобы просто идти за Папашей, требовалось неимоверное усилие.

— Его девушка обосновалась на замаскированном наблюдательном пункте, — заговорил Папаша. — Метеорологическая станция или еще что-то в этом роде. А может, они там пытались как раз устроить автоматическую станцию. Раньше я не мог вам этого сказать — вы были в таком настроении, что попытались бы уничтожить каждого, кто имел хоть отдаленное отношение к Пилоту. По правде говоря, я сделал все возможное, чтобы удержать вас на расстоянии, позволив вам думать, что я издал этот вопль. Даже теперь, скажу честно, я не уверен, что поступаю правильно, раскрывая карты и показывая дорогу, однако в жизни иной раз приходится рисковать.

— Скажи, Папаша, — произнес я угрюмо, — а вдруг она выстрелит в нас или еще что-нибудь выкинет? — В этот момент я беспокоился не только о себе. — Или вы с ней добрые друзья?

— Нет, Рэй, — ответил он, — она даже не знает меня. Я не думаю, что в ее положении можно стрелять. Ты увидишь почему. Эй, да она даже дверь не прикрыла. Это плохо.

Его слова, похоже, относились к крышке лаза, стоявшей у его края на ребре, а сам лаз был проделан в полу первого этажа разрушенного завода. Папаша встал на колени и заглянул в открытый люк.

— Ладно, по крайней мере, ее не завалило там на дне, — сказал он. — Идем посмотрим, что там случилось, — И он полез в шахту.

Мы следовали за ним, как зомби. Я, во всяком случае, ощущал себя именно так. Шахта оказалась около двадцати футов глубиной. В ней были скобы для ног и поручни.

С первых же метров спуска воздух стал душным и теплым, хотя наверху шахта оставалась открытой.

На дне мы обнаружили короткий горизонтальный проход. Нам пришлось скрючиться, чтобы пройти его. Когда мы смогли выпрямиться, то очутились в просторном шикарном бомбоубежище, если только можно его так назвать. Здесь стало уж и вовсе нечем дышать. Тут стояла масса научного оборудования и несколько маленьких контрольных панелей, наподобие той, что установлена в самолете. Некоторые из панелей, по моим догадкам, предназначались для управления метеоприборами, спрятанными в остове разрушенного завода. Повсюду были видны следы обитания молодой женщины — разбросанная в живописном беспорядке одежда, маленькие безделушки, а также вылепленная из глины голова человека чуть больше натуральной величины, по которой я понял, что хозяйка жилища занимается скульптурой. На этот последний предмет я взглянул только мельком, но, хотя вещь была незаконченной, сразу же мог сказать, с кого лепили эту голову, — с Пилота.

Все жилище было выдержано в тех же тускло-серебристых тонах, что и кабина самолета, и точно так же несло на себе отпечаток чьих-то индивидуальностей, отчасти Пилота, отчасти кого-то еще — семейной пары, скорее всего. Мне стало не по себе, потому что все вокруг дышало смертью.

Нужно признаться, что все это я окинул очень быстрым и поверхностным взглядом, так как мое внимание тут же было приковано к длинной и широкой кушетке со сползшим покрывалом и к телу, лежащему на ней. Женщина была почти шести футов ростом с телосложением богини, светлыми волосами и загорелой кожей. Она лежала на животе совершенно нагая.

Однако ни малейшего влечения она у меня не вызывала. Выглядела она смертельно больной. Лицо, обращенное к нам, горело огнем, и щеки на нем ввалились. Закрытые глаза глубоко запали и были окружены черными тенями. Дышала она неглубоко и часто, и ее открытый рот с трудом ловил воздух.