Ночь волка - [26]

Не знаю, кто из нас первым стал замедлять шаги, настолько постепенно это происходило, но облачка пыли, которые поднимаются с почвы Мертвых земель при легчайшем прикосновении ноги, с каждым шагом становились все меньше и меньше, пока не исчезли вовсе, а мы не замерли на месте. Только тогда я заметил естественную причину остановки. Под прямым углом наш путь пересекало старое шоссе. Та его обочина, к которой мы подходили, обвалилась так, что тротуар, под которым даже выветрило неглубокую пещеру, на добрых три фута возвышался над уровнем нашей тропы, образуя невысокую стену. С того места, где я остановился, я практически мог к ней дотянуться и прикоснуться к бетону с шероховатыми боками и гладкой верхушкой.

В этот момент мы находились между бензиновыми резервуарами. Шесть или семь их возвышались над нами — сдавленные, как пивные жестянки, взрывом десятилетней давности. Однако металл выглядел достаточно прочным, пока не заметишь, как сквозь причудливый узор из дырочек и прорех проглядывает красноватый вечерний свет. Кружева, да и только. Прямо перед нами, через шоссе, высились скелетоподобные руины старого разбитого завода, осевшего от взрыва, как и высоковольтные опоры, с нижними этажами, занесенными кучами, гребнями, гладкими холмами пыли.

С каждой минутой вечерний свет все больше багровел и сгущался.

После того как спало физическое напряжение, которое доставляла ходьба и которое всегда служит каким-то выходом для эмоций, я почувствовал, что желания-близнецы растут во мне все быстрее. Но это было естественным, сказал я себе, наступал кризис, что, несомненно, понимала и она, и это понимание должно было помочь нам без взрыва превозмогать наши желания еще некоторое время.

Я первым начал поворачивать голову. В первый раз я прямо посмотрел ей в глаза, а она — в мои. И, как всегда в таких случаях, внезапно возникла третья потребность, моментально ставшая такой же сильной, как и остальные две: потребность говорить, рассказывать и расспрашивать обо всем. И когда я уже начал формулировать первые идиотски любезные приветственные фразы, мое горло сдавило, как и должно было случиться, от ужасной тоски по всему что утрачено, от сознания бесполезности любого общения, от невозможности воссоздать прошедшие времена, наше индивидуальное прошлое, любое прошлое. И, как всегда, третье желание умерло.

Мне кажется, она чувствовала ту же предельную боль, что и я. Она, я увидел, крепко зажмурилась, лицо ее исказилось, а плечи опустились, когда она тяжело сглотнула.

Она начала снимать с себя оружие первой. Сделав два шага боком по направлению к шоссе и извернувшись всем телом, она протянула левую руку, положила арбалет на бетон и отвела от него кисть дюймов на шесть. Все это время она не спускала с меня тяжелого взгляда — свирепого взгляда, я бы сказал, — обернувшись через левое плечо. Она применила уловку опытного дуэлянта: делала вид, что смотрит мне в глаза, тогда как на самом деле фокусировала взгляд на моих губах. Я и сам применял этот трюк — прямой взгляд в глаза соперника утомляет и может лишить вас бдительности.

Я стоял левым боком к стене, поэтому мне не нужно было изворачиваться всем телом, чтобы дотянуться до стены. Я сделал два таких же боковых шага, как и она, и, зацепив ее только двумя пальцами, в высшей степени осторожно — обезоруживающе, как я надеялся, — я вытащил из кобуры свою антикварную пушку, положил ее на бетон и полностью убрал руку. Теперь настал ее черед, так, во всяком случае, должно было быть. Ее крюк грозил превратиться в серьезную проблему, насколько я понимал, но углубляться в это пока не было нужды.

Тем временем она медленно вытащила два ножа из ножен на левом боку и положила их рядом с самострелом. Потом она остановилась, и ее взгляд ясно дал мне понять, что теперь опять моя очередь.

Ну, а я принадлежу к тому типу, который предпочитает носить только один нож, но очень хороший. Иначе, знаю по опыту, ходишь-ходишь с одним ножом и вполне им доволен, а кончаешь тем, что тебя прямо к земле пригибают несколько дюжин ножей. Поэтому я, естественно, очень неохотно расставался со своей Матушкой, которая, хоть поржавела слегка по бокам, зато была сделана из самого твердого и надежного стального сплава, какой я когда-либо встречал.

Тем не менее, было очень любопытно, что будет делать девушка с этим своим крюком, поэтому я, в конце концов, положил Матушку на бетон рядом с тридцать восьмым и небрежно опустил руки на бедра, очень довольный собой — по крайней мере, надеюсь, что произвел такое впечатление.

Она улыбнулась, и это была почти очаровательная улыбка — к тому времени мы сняли наши шейные платки, так как больше не поднимали пыли, — а потом она взялась за крюк левой рукой и начала его вывинчивать из прикрепленной к культе накладки, сделанной из кожи и металла.

Ну конечно же, сказал я себе. И ее второй нож, тот, который без рукоятки, может так же накручиваться на эту накладку, когда ей хочется, чтобы на правой руке он был вместо крюка. Я должен был догадаться.

Я осклабился, отдавая должное ее изобретательности по части механики, и тут же отвязал свой вещевой мешок, положив его рядом с оружием. Потом мне в голову пришла мысль. Я открыл вещмешок медленными, осторожными движениями, чтобы у нее не было оснований заподозрить какую-нибудь хитрость, вытащил оттуда одеяло и, стараясь в процессе продемонстрировать обе его стороны так, словно показывал какой-то чертов фокус, мягко бросил его на землю между нами.