Ночь в Кэмп Дэвиде - [22]

— Сегодня вечером я хочу осторожно намекнуть Доновану, что считаю вас подходящей кандидатурой, — пусть в комитете партии привыкнут к этой мысли. Потом мы выберем вас на первичных выборах. В штате Нью-Хэмшпир об этом, конечно, не может быть и речи. Мы постараемся провести вашу кандидатуру в Висконсине и Индиане, а возможно, и в Орегоне. Когда распространится слух, что я поддерживаю вашу кандидатуру, комитет национальной демократической партии нажмёт на все педали. Ну а если меня спросят об этом на пресс-конференции, то я ничем себя не выдам, просто отвечу, что у нас — свободная страна и независимая партия. Таким образом, всё произойдёт как бы само собой, и когда в ноябре мы победили на выборах, то вы просто займёте этот пост.

Возбуждение постепенно прошло, и Джим стал внимательно прислушиваться. Ах ты, старая лиса, думал он. Выходит, если я провалюсь на первичных выборах, это будет целиком моя вина, а если выиграю — целиком твоя заслуга, и, значит, я буду обязан тебе на весь срок правления! Какое же отвратительное ремесло — эта политика!

— Итак, всё устроится самым наилучшим образом. — Холленбах уселся за стол и внимательно посмотрел на Маквейга. — Когда в конце июня я объявлю о своём выборе, все скажут, что мне просто ничего другого не оставалось делать. Скажут, что вы это заслужили.

— Ну а как мне вести себя? До июня никому нельзя будет говорить, что вы решили рекомендовать меня?

— Ни в коем случае. Надо, чтобы этот спектакль был целиком ваш — демонстрацией вашей силы в партии!

Моей силы? Джим мысленно рассмеялся. Нечего сказать — его спектакль!

— Слушайте меня, Джим! Мне не даёт покоя новая идея. И я хочу, чтобы вы внимательно меня выслушали! — Джим посмотрел на президента и увидел, что глаза Марка впились в него. Новая идея, по-видимому, сжигала Марка, лицо его пылало. — Вы не смогли бы опять приехать ко мне в Кэмп Дэвид в субботу вечером? Скажем, около девяти?

— Конечно, мистер президент, — ответил Маквейг и подумал, что он скажет Марте и Чинки, которые приезжают домой как раз в субботу.

— Значит, решено! Я скажу Лютеру Смиту, чтобы он заехал за вами домой в начале восьмого. Там, подальше от всего этого, мы всё спокойно обсудим. — И Холленбах обвёл рукой овальный кабинет, как бы указывая на тысячи досадных неприятностей, связанных с его должностью.

Президент вышел из-за стола, мягко взял сенатора за локоть, увлекая его через дверь в розовый сад.

— Я рад, что мы сможем обделать это дельце без излишних проволочек, Джим! Я немедленно позвоню Доновану и узнаю, что мы можем сделать для вас в Висконсине.

Это было как сон наяву. Маквейг шёл по лужайке, не чувствуя под собой ног. Он уже прошёл половину асфальтовой дорожки, когда вспомнил, что его так и не спросили, согласен ли он занять этот пост. Ему просто приказали занять его. При этой мысли он мгновенно ощетинился. Но тут же досада снова уступила место ликованию. Он перешёл Ист Экзекъютив-авеню и направился в сторону министерства финансов. Наступил вечер, на улицах появились оранжевые круги фонарей, кругом нетерпеливо сновали автомобили. Он подумал, не подняться ли ему по Пенсильвания-авеню к Капитолию, но потом передумал и зашёл в бар Виллард-отеля.

С первым глотком крепкого мартини он вспомнил о Рите. Именно мартини договорились они пить у неё в семь часов. Господи, но её мог же он ехать к ней теперь, когда до вице-президентства рукой подать! Риск был слишком велик. Да и Марку он не мог рассказать об этом! Хорошо бы он выглядел!

Одним глотком он осушил бокал мартини и заказал новую порцию. Так же лихорадочно он проглотил и второй бокал, и стал рыться в карманах в поисках монеты.

К тому времени, когда он добрался до телефонной будки, он уже чувствовал горячее участие к простофилям-мужчинам. Будь она проклята, вся эта женская чувствительность!

Когда Рита сияла трубку, голос у неё был подавленный.

— Это опять Джим, — сказал он, — всё тот же обманщик. Знаешь, нашу сегодняшнюю встречу всё-таки придётся отменить. Мне страшно не хочется этого делать, но произошло нечто очень важное.

— Я уже знаю. — Тон был ледяной. — Мистеру Доновану только что звонили из Белого дома.

— Я знал, что ты поймёшь, Рита. Что ж, значит, говорить нам больше не о чем.

— Вот как! Ну а я считаю, что есть!

Теперь она говорила с такой яростью, что каждое слово отдавалось у него в мозгу, как удары молота.

— Нет, ты не просто обманщик! Ты молокосос, себялюбивый выродок, у которого столько же характера, сколько у мокрой курицы! Будь я на месте твоей жены, я бы вышвырнула тебя из дому. — Её так и распирало от злости, она с трудом перевела дыхание. — Вот что я тебе скажу, любовничек! Если ты хоть раз ещё мне позвонишь — под любым предлогом, — то я вызову полицию и корреспондента Ассошиэйтед пресс одновременно!

Она швырнула трубку на рычаг. Джим глупо уставился на аппарат. Голос её продолжал звенеть в ушах, отдаваясь в скуле, как зубная боль.

Он не помнил, как нашёл такси и добрался до дома. В эту ночь он по-настоящему напился, впервые за два последних года. Последней его мыслью перед тем, как он заснул пьяным сном, была мысль о Кобо-холле и о блестящей вступительной речи, которую он произнесёт в ноябре перед избирателями, и о том, что Рита Красицкая, Марк Холленбах и шесть неизвестных гномов могут убираться ко всем чертям!