Ночь умирает с рассветом - [9]

— В чести ли у начальства, дорогой шуринок?

— Не жалуюсь... — осторожно ответил Василий. — Бог не без милости...

— Слышал, слышал, — кивнул головой Иннокентий. — Вчера прибыл, а уже наслышался. Спиридона да тебя вся тюрьма славит. Вона, и кортик офицерский выслужил...

Не давая Василию ответить, насмешливо проговорил:

— Сходи, шурин, к попу. Исповедуйся, причастись да закажи по себе отходную.

Василий растерянно замигал куцыми тяжелыми веками:

— Пошто богохульствуешь, Кеша? По здоровому — отходную...

Иннокентий жестко рассмеялся:

— А я тебе долго-то не дам здоровому разгуливать. Как вырвусь отсюда, так ты и пропал. Беги к попу, пока срок не вышел.

И вдруг харкнул Василию в рожу.

Василий утерся, смиренно пробормотал:

— Бог тебе судья...

Соломаху все же упредил, что за гусь такой Кешка Честных.

Теперь, наверно, и костей его не соберешь: волки изгрызли, вороны растащили. Правда, перед своим побегом Василий разыскал Кешку в подвале, шепнул:

— На расстрел поведут, во втором ряду стой. Когда станут... это самое... пригнись, а то — упади. Может, и живой останешься.

На удивленный взгляд Иннокентия ответил:

— Я сегодня ходу отседова. Опостылело все. Не хочу боле чужого греха на душу принимать.

Не для Кешки Честных сделал это Василий, нет. Подумал, может, наперед сгодится, до красных дойдет. Ведь чем черт иногда не шутит...

...Было тепло-тепло, а в ночь на пятые сутки после ухода Спиридона ударил мороз — весной в Забайкалье так нередко случается. Обмякший было снег словно сковало, покрылся толстой ледяной коркой — ни пешком, ни на лыжах далеко не уйдешь, гололедица.

Спиридон выбился из сил — хоть ложись да помирай. А кому охота помирать? Собственная смерть всегда представлялась Спиридону нелепостью, сильное тело содрогалось при мысли, что он может умереть.

Рубаха на нем недавно была мокрая от пота, а теперь обледенела, сжимает грудь железными тисками, даже полушубок не спасает... Там, в Никишкиной пади, было не до еды, за все дни, почитай, никакого куска в рот не брал, даже чай только дважды варил, пил воду из горячего ключа. Вода противная, от нее шибает тухлыми яйцами... А теперь, хоть кору у деревьев обгладывай: перетощал, никакой мочи нет. И жажда долит...

Лыжи расползались на обледеневшем снегу. Спиридон взвалил их на плечо, пошел пешком — ноги то проваливались под толстую корку льда, то скользили.

Далеко ли до дому? Там Васька сидит у железной печки, греет свой тощий зад. Никакой беды не знает, гнида. Поди, горячий чай хлебает из котелка, радуется, что Спиридон сгинул в тайге. Нет, врешь, Спиридон живой!

Далеко до дому... Впереди много верст тайги, горы...

Поднялся ветер.

Спиридон укрылся в зарослях за деревьями — там не так свищет. Насобирал дров на костер, надрал коры с молодой березы. Заметил, что под корой у березы влажное зеленое тело: весна, дерево проснулось...

Вспомнил, что прошлый раз неподалеку от этих мест завалил сохатого: вот и еда, на сто голодных мужиков хватит!

Он огляделся: ну да, вон, под горой то место... Живо спустился туда на лыжах, побродил вокруг: нету... Руками разгреб снег, вытащил из-под него разгрызанную волками кость, нащупал под снегом еще одну...

Надо добыть хоть белку, хоть какую птицу, все равно... Коченеющими руками Спиридон щелкнул затвором, углубился в тайгу. Скоро вернулся к своему табору, принес куропатку, отеребил, положил возле себя. «Нет, врешь, Васяга! Спиридон живой, он еще на твоей могиле спляшет!» Он почувствовал, как вернулись силы, словно потекли горячей струей по окоченевшему телу.

Сунул руки в карман за спичками. Спичек не было.

Сердце сразу захолонуло. Вывернул все карманы, развязал мешок — спичек не было: потерял.

Как в беспамятстве повесил за спину мешок, сунул в карман голую, посиневшую на морозе куропатку, подобрал винтовку и лыжи, потащился дальше. Через несколько шагов прислонился к дереву, постоял, словно в раздумье, потом вдруг опустился на четвереньки и пополз, волоча винтовку и лыжи по колючему снегу.

...В это время Василий сидел возле горячей печки, грел у огня спину, прихлебывал из котелка обжигающий брусничный отвар. За окном уныло, на разные голоса скрипели озябшие на ветру деревья, навевали на душу тоску.

Маленькое туманное окошко скоро посерело, землянку со всех сторон обступила темнота. Василий заложил дверь на тугую деревянную задвижку, лег на топчан, укрылся полушубком.

Он долго не спал, в голову лезли незванные беспокойные мысли. Только закроет глаза и тут же представится золотой голенастый петух, вышагивающий по чистому широкому двору, в ушах слышно сытое мычание коров, блеяние овец. Будто кони ржут в сарае... Добрая, старая жизнь видится, который раз все одно и то же мерещится. Василий раскрыл глаза, вздохнул с хрипом: баста, все хорошее кануло в бездонную прорву, святая вера в душе и та качается. Господи, прости греховные мысли, бесовское наваждение...

Тощее тело Василия вздрагивало под жарким вонючим полушубком, словно кто подкидывал его на дощатом топчане. На лбу выступил липкий холодный пот. Тяжелые веки закрылись, полушубок сполз на пол. Василий заснул, словно провалился в темную яму.