Ночь умирает с рассветом - [75]

Есть слова, которые вместе с людьми твердо ходят по земле, крепко стоят на сильных ногах. Лушин отец беспощадно боролся с врагами, побеждал, погиб в борьбе. И теперь у ревкомовцев каждый день в сплошной битве. Борьба, победа — тут слова тесно связаны с делом, им есть вечная вера.

А иногда слова становятся легкими, будто плывут в небе вместе с облаками, или порхают с веселыми птицами. Когда посадили в баню арестованного Луку, Луша сказала ревкомовцам: «Матерого врага сломили, глядите, как нам полегчает».

А получилось не так.

Прошло несколько дней, Лука посиживает в бане под замком, на воде и хлебе, грозится: «Везите из города главного начальника, все ему обскажу. За самоуправство ответите, будете знать, как хватать безвинных. Слышь? Отпустите, а то такого худа наделаю, в голову вцепитесь.

Видно, не сломили врага, Луша теперь сама не верит в те свои слова. Надо решать, как быть с Лукой.

Не доехали до конца улицы, Луша велела остановить коня, подождала Семена и Петра.

— Не знаю, что делать... Лука не признается. Надо решать, а то уедем вот... — Она волновалась.

— Может, одумался. Давайте вернемся, — неуверенно предложил Семен.

Луку привели в избу. Он осунулся, обородел — зарос редкой щетиной. Глядел злобно, настороженно.

— Сознавайтесь, — сказала Луша. — Снисхождение тогда будет. Мы же все вызнали.

— Чего вызнали? — с вызовом спросил Лука. — Ничего не знаете. Сами гады!

— Ты не лайся! — крикнул Семен. — Душу вытряхну.

— Мы тебя припрем в угол, — загорячилась Луша. — Увидишь, нету назад дороги. Все нам ведомо, Фрося Будникова все открыла.

— Врет твоя Фроська, сука она. Со зла оговаривает. На шею мне кидалась, хозяйством хотела завладать. А я прогнал, на кой мне корявая.

Семен вплотную подступил к Луке.

— Погоди, Семен, — Луша оттащила его за плечо. — Вы, Лука Кузьмич, приказали Фросе отвести вашего сына в школу...

— Брехня! — взвизгнул Лука и вдруг притих, спросил шепотом: — Вона, чего прознали... Дальше чего было?

— А то и было... Нам все известно. Она поутру отвела вашего сына в школу, замкнула там. Не сдогадалась, что вы ему спички сунули.

— Так сама и призналась? — Лука сел на табуретку.

— Все открыла.

Лука вдруг вскочил с места, радостно заверещал:

— Отпущайте меня домой! Слышь, отпущайте! Фроська призналась, ее в тюрьму, падлу. Она отвела парня в школу, я духом не ведал. В бане которые сутки томлюсь, с голодухи пропадаю... Она и спички дала, все Фроська подстроила, а я заарестованный... Дом без хозяина, скотина не кормлена, коровы не доены, разорение...

Голос у Луки жалобно задрожал, лицо посерело.

— Семью изничтожила, подлая. Сына моего погубила, в огне сгорел. Баба в пламени сгинула. Осиротила, обездолила, на позор выставила, быдто какого ворога. Отпущайте в город, все там обскажу, ответите по строгой законности. К стенке надо Фроську, пулю в ейную поганую харю. Не принял в полюбовницы, она вон что подстроила... Как избу не спалила, бог упас... Отпущайте, а то и вас в тюрьму загоню, укрыватели.

— Не пужай, не страшно, — не очень твердо ответила Луша. — Уведи, Семен, замкни его хорошенько.

В этот день снова заседал ревком. С Фросей едва отводились — зашлась, вот-вот помрет... Решили, что Луку надо пока выпустить, хотя все были уверены, что поджог устроил он.

В город выехали под вечер. Всю дорогу молчали, старались не глядеть друг на друга.

Нефед привез из города тугой кусок ситца. Об этом сразу же узнало все село, в лавку повалили покупатели. Бабы, девки за последние годы пообносились, срам смотреть, на улицу выйти не в чем... В лавке толкотня, визг, давка, все норовили первыми пробраться к прилавку. Нефед не знал, что делать, охрип от крику. Стоял красный, с аршином в руках, с ножницами.

— Пошто дорого торгуешь? — кричали женщины.

— Наживатель! Голых обдираешь!

— Поди, гнилой, ситец-то?

— Торгуй правдою, больше барыша будет!

— Хочет разжиться, вот и дорожится.

Нефед вдруг стукнул аршином по прилавку:

— А ну тихо! А то лавку закрою, не стану торговать.

Бабы примолкли.

— Хороший товар задешево не бывает, — проговорил Нефед. — Глядите, какой ситец: сам себя хвалит. Налетайте, кому сколько... Без прибытка торгую! Наш Мишка не берет лишка!

По лавке прошел смешок.

Тут к Нефеду за прилавок со двора зашел отощавший, злой Лука, сел в сторонке, стал смотреть, как он торгует. Нефед ловко махал аршином, щелкал ножницами, по надрезанному раздирал ситец руками.

— Не прячь деньги в карман, — приговаривал Нефед, — покупай на сарафан. Ситец хорош, на кофту гож.

«Настрополился, варнак, — с завистью подумал Лука. — К нему деньги сами плывут...»

Нефед отмерил пожилой женщине шесть аршин, надрезал, а когда рванул, у него пошло вкось.

— Эва, как... — проговорил он растерянно. — Криво впряг, да и поехал так...

Какая-то бойкая бабенка хихикнула:

— Промеж слепых и кривой в чести.

Лука поднялся со своего стула, молча вышел на улицу. «Криво впряг, да и поехал так...» — торчало у него в голове. «Ловко сболтнул Нефед».

С того дня ему стало как-то нехорошо. Не то, чтобы нездоровилось, а вроде тоскливо, муторно. Лука не мог сообразить, что такое случилось. Запрется в избе, а в ней пусто, одиноко... Никогда ему так не было. Даже хозяйство перестало радовать. Сядет, задумается, а в голову сами лезут дурацкие слова: криво впряг, да и поехал так. «Однако Нефед не спроста это ляпнул, а мне в укор», — решил, наконец, Лука и стал примерять пословицу к своей жизни.