Ночь умирает с рассветом - [67]

Крыса за пулеметом заметалась, задергалась.

— Это честный патриот единой, неделимой России Василий Коротких.

Василий приподнялся за пулеметом. Задыхаясь крикнул:

— Братцы! Не слухайте... Не по своей воле смертный грех на душу принимаю! Ихнее благородие приказали.

— Не скули, падла, — громко сказал Иван Подкорытов. — Тебя справедливая пуля сыщет.

Егор вдруг вспомнил слова своего старшего сына Кеши... Он сказал в тайге, когда они решали судьбу подыхающего с голоду, больного Василия: «Как бы нам в своем доме чумную крысу не выпустить». Чумная крыса...

Позади обреченных вдруг заплакала Катька. Калашников сказал офицеру:

— Ослобони девку. Дура она. Безмозглая.

Офицер рассмеялся.

— Раньше большевики никогда не просили о милости. Первый случай.

— Врешь, подлюга! Не дождешься, чтобы мы тебя просили!

Офицер бросил папиросу, скомандовал:

— Приготовиться!

Мужики на краю обрыва теснее прижались друг к другу.

Офицер сухо сказал:

— Огонь!

Василий скинул шапку, перекрестился и повел стволом пулемета в одну сторону, в другую.

Все было кончено...

Офицер отвязал лошадь, сел в седло, закурил, сказал Василию, который без шапки навытяжку стоял за остывающим пулеметом:

— Молодец! Чистая работа.

Василий надел шапку, ответил с тяжелым вздохом:

— Рад стараться, ваше благородие! Замолю ли когда смертный грех, простит ли господь милосердный?..

Буряты, на своих гривастых, малорослых лошадках влетели в село с одного конца, мужики из Красноярова с гиканьем, с криками «ура!» ворвались с другого. С бурятами была Фрося. Рядом скакал на взмыленной лошади Цырен, отец покойного Дамдина, за ними мчались другие.

Отряд из Красноярова вел Петр, бывший денщик, бежавший от белых.

Конники смяли заставы, врубились в село, не дали казакам опомниться. Похмельные, одичавшие от ужаса и неожиданности, казаки выскакивали из домов. Кто пешком, кто на неоседланных конях мчались по селу, по дороге к тайге. Их догоняли, рубили и стреляли, сходу убивали кольями. Семен Калашников, спасшийся от расстрела, приладился с винтовкой за баней и стрелял по бегущим к лесу. К нему подполз бледный Василий Коротких, в руках у него была винтовка. По дороге скакал верхом сотник в расстегнутой шинели, за спиной у него как крылья диковинной птицы хлопали концы башлыка. Василий щелкнул затвором, долго прицеливался, наконец, выстрелил. Конь метнулся в сторону, сотник склонился на бок, тяжело рухнул с седла. Нога у него запуталась в стремени, испуганный конь взвился на дыбы и галопом помчался по полю, таща за собой сотника.

— Здорово ты его! — с восхищением проговорил Семен.

— Всевышний сподобил, — ответил Василий. — В преисподнюю закувыркался.

Казаков выгнали из села, в лесу спаслось лишь несколько человек. Среди убитых казаков нашли труп зайсана Дондока из улуса Ногон Майла. Долго гадали, как зайсан попал в белую сотню.

Через два дня торжественно хоронили расстрелянных ревкомовцев. На похороны остались отважные мужики из Ногон Майлы, Красноярова, приехали делегаты из села Воскресенского, а с ними и городской представитель — товарищ Иннокентий Честных.

Глубокую братскую могилу вырыли на крутом берегу Звонкой. Утром из-за гор поднимается ясное солнышко, щедро освещает уступистый берег в крутых увалах, он словно первым встречает новый день. От могилы видно озеро Глубокое, оно совсем близко. Летним тихим вечером слышно, вода в озере шуршит о песчаный берег, осторожно перебирает обточенные камешки. Когда поднимется сильный ветер, высокие волны с ревом станут дробиться о скалы, ветер будет приносить к могиле мелкие чистые брызги...

С другого краю подступает тайга. Она не то, чтоб рядом, но если насторожиться, вслушаться, донесется смутный, неумолчный гул. Это ровно шумят вековые сосны, лиственницы, кедры. Когда стоишь рядом, они шепчутся будто потихоньку, а издали это сливается в могучий, басовитый рокот.

Сквозь кусты можно разглядеть избы, белеет церковь в Густых Соснах... Могила на высоком месте, от нее во все концы далеко видно.

С расстрелянными хоронили Никиту Ивановича, младшего Калашникова — Игната и еще одного мужика — казаки прикончили их сразу, как захватили Густые Сосны.

Все село стояло на берегу. Сняв шапки, склонили головы буряты из Ногон Майлы, мужики из Красноярова, делегаты из Воскресенского. Возле братской могилы причитали родные убитых. Лука притащился с санями, ему подсобили поставить на них гроб с телом дочери, он сказал, что будет хоронить ее по-христиански, на кладбище.

В суровой, настороженной тишине расступились, пропустили к могиле Лукерью, дочку Егора Васина, сестру бывшего партизана Петьки. Она шла с младенцем на руках. Возле шагала Фрося и молодой казак, который привел в село отряд из Красноярова. Лукерья подошла к гробу отца, с ребенком на руках тихо спустилась на колени, поцеловала тятьку в лоб. С трудом поднялась, долго-долго молча смотрела на Петькино мертвое лицо.

Она стояла на самом краю могилы, из-под ног у нее с шуршанием осыпалась в яму земля. Лицо у Лукерьи было как из белого камня, она смотрела потухшими глазами не на людей, а куда-то мимо.

Мерзлая земля осыпалась в глубокую яму. Фрося и казак отвели Лукерью в сторону, она хотела что-то сказать, но только беззвучно пошевелила губами.