Ночь умирает с рассветом - [34]

У Антониды больше не было сил молчать, подвинулась к Василию.

— Дядя Вася... Захотела я стать учительницей, еду за назначением. Учительница в новой школе! Ребятишки прибегут на занятия, я раздам книжки, тетрадки. Вот, скажу, буква «а»...

Дорога пошла ямами, колдобинами. Чтобы не упасть, Антонида прижалась к Василию, вцепилась ему в плечо. Василий обхватил ее и вдруг задохся, зашептал нехорошим голосом:

— Залеточка, Катеринушка, жизня моя...

Антонида увидела возле своего лица его вздрагивающие глаза, потные щеки с трясущейся, дряблой кожей. «Сошел с ума», — с ужасом подумала девушка.

— Дядя Вася, — закричала она со слезами. — Это же я, Антонида! Не Катерина я... Остановите коня, дайте вожжи.

— Антонида... Эва как, — пробормотал Василий, вытирая ладонью влажный лоб. — А мне почудилось... Ничего, пройдет. Дай-ка испить. — Он схватил чайник, захлебываясь, стал пить, вода стекала по подбородку на рубаху. Хрящеватый кадык судорожно дергался.

— Христос-спаситель, приблазнилось. Не пужайся, Антонида. Сумрак находил, теперича все минуло. Пронесла, помиловала пресвятая богородица... На-ка вожжи, я пройдусь маленько.

Скоро Василий снова сел на телегу. Он объезжал стороной деревни, бурятские улусы. Антонида с опаской посматривала на него, не понимала, почему он так делает. Наконец, спросила. Василий ответил, что опасается: ныне каждый другому волк. «А буряты и того хуже — нехристи, идолищу поклоняются. Одним воздухом не хочу дышать с ними».

Смеркалось, надо было подумать о ночлеге. И есть хотелось, целый день всухомятку. И конь едва тащил ноги. Поблизости оказался бурятский улус, Антонида подумала, что дядя Вася ни за что не заедет — он же бурят не терпит. А Василий даже обрадовался, повеселел, сказал, что буряты самые подходящие люди принимать гостей. Стал учить Антониду:

— Когда войдем в дом, скажи мэндэ или амар сайн, это по ихнему будет здравствуйте. Нас сразу на почетное место, на хоймор, рядом с хозяином. И начнут потчевать... Тут не будь дурой. Попервоначалу подадут белое угощение. Ну творог, молочные пенки, масло, лепешки, чай... На это сильно не кидайся. Отведай маленько, и все... Сиди и жди, чего еще будет. Я-то ученый, знаю! Опосля хозяйка приволокет горячее мясо в деревянных корытцах. Вот такими кусищами. Жирное, сок так и брызжет. По-бурятски это мясо бухулер будет... Тут валяй, резвись! Чайник аракушки, молочной водки, поставят. Еще подогреют, чтобы покрепче была. — Василий проглотил слюну. — Ладно, замолчу пока, а то и так в брюхе сосет.

— Вы же говорили, что не любите бурят...

Василий дробно засмеялся.

— Когда в дороге застает ночь, для меня и буряты хорошие люди. Когда в брюхе поет с голоду, и к черту, прости боже, заедешь. Буряты для русского ничего не пожалеют. Я им не рассказываю, что меня нужда загнала, показываю всякое уважение. Сама увидишь, как надо... Вот только сыщем дом побогаче.

Он остановил коня у большого, высокого дома. На крыльцо вышел хозяин, высыпали ребятишки. Антонида удивилась, что хозяин в старом, вылинявшем тэрлике, детвора чумазая, в драных халатишках; заплаты всех цветов, понизу бахрома... Василий решил, что бурят хитрит, нарочно прибедняется.

Хозяйка засуетилась, поставила на низенький столик молоко, немного масла, творог, разлила по деревянным чашкам зеленый чай. Появились горячие лепешки... «Все, как говорил дядя Вася, — улыбнулась Антонида. — Сейчас мясо подадут».

Есть хотелось, но Василий и Антонида сдерживались, ждали... Хозяин расспрашивал, с трудом подыскивая русские слова, кто они такие, куда едут, Василия величал даргой — начальником. Под конец, когда жена стала убирать со стола, вздохнул:

— Беда, паря, бедно живем. Баранов нету, мяса нету. Дорогих гостей попотчевать нечем. Молоко, масло соседи пока дают, выручают.

Василий и Антонида переглянулись.

— Пошто так? — с сомнением спросил Василий. — Дом вон какой, всего у вас по такому хозяйству должно быть в достатке. Поди, утаиваете от новой власти?

— Зачем утаивать. Нам нечего утаивать... А дом, — хозяин усмехнулся. — Дом богатый человек строил, Радна-бабай, у него все было — и коровы, и кони, и овцы... Удрал в Монголию, всю скотину угнал. Дом хотел спалить, улусники не дозволили. Ревком мне отдал дом. Нехорошо, однако, возле чужого очага жить, а ревком говорит: «Ладно, ты на Радну всю жизнь спину гнул, будто он тебе за работу дом подарил». Как же, Радна-бабай подарит, жди...

Антонида потихоньку спросила Василия, не принести ли свои харчи, тот затряс головой, сказал, что до утра можно передюжить, в дороге поедим...

Антониде постелили в избе, Василий лег в сарае. Утром, когда стал запрягать, заметил, что хозяин смазал оси телеги дегтем. Хозяйка напоила гостей чаем, протянула Антониде маленький туесок масла — в дорогу.

В Верхнеудинск въехали вечером. Амвросий наказал остановиться у священника в соборе на Николаевской улице, но Антонида не захотела. Заехали в женскую гимназию, на Троицкую улицу, сторожиха позволила переночевать в порушенных, покинутых классах.

Утром Антонида заторопилась к знакомым. Василий пошел по своим делам...

Сбыть золотишко оказалось не просто. Когда Василий сказал часовщику на Приютской улице, в домишке возле самой железной дороги, что хочет продать с фунт золота, тот без лишних слов вытащил блестящий револьвер и приказал отдать ему по-хорошему, без греха все золото. Василий побледнел и тихо спросил: