Ночь темная-темная - [3]
Скорей, скорей в пролет, а там уж не так страшно. Стукают уключины лопашней, хлопает Санькино кормовое весло. Хоть бы ничего не случилось! Головка боны близко, рядом. Хрипит и бьется на ней вода. Одавило головку, захлестывает ее. Хоть бы ничего не случилось. Не лопнуло бы весло, не вывалилась уключина, не подвернуло бы лодку льдинами или бревнами. «Господи, помилуй! Господи, помилуй!» — повторял я про себя. Прежде бабушка силком не могла меня заставить молиться, а тут я сам, без понужденья молился — приперло!
— Не мажь! Не мажь по воде! — закричал Санька. Он яростно бил своим веслом, чтобы держать лодку по курсу.
— Пор-р-рядок на корабле! — возликовал Санька, когда бона осталась за лодкой и нас подхватило и вынесло на речной простор. Кружилась, вскипела под лодкой густая от мути вода, гнала редкие льдины, швыряла их на боны. Лодку качало, подбрасывало, норовило развернуть и хряснуть обо что-нибудь. Но мы греблись изо всех сил. Первый раз пересекали мы Енисей в ту пору, когда переплывать его и взрослые не все решались.
Остров с реки казался совсем близким. Затопленные кусты по берегам его качались, били по воде, и напоминал остров птицу-хлопунца: бежит-бежит вверх по воде лохматая птица и никак не может подняться на крыло.
Силенок наших не хватило. Выдохлись мы и за остров не поймались. От ухвостья острова так отбойно шла вода, что развернуло нашу лодку и поволокло к Караульному быку. Санька судорожно пытался развернуть лодку носом встречь течению, остепенить ее, утихомирить, но она мчалась, задравши нос, как норовистая лошадь, и слушаться не хотела. Много натекло в лодку воды, отяжелела она.
— Алешка, таба-ань! — заорал Санька. Но Алешка не слышал его, он молотил и молотил веслом по воде. Рот его был открыт, лицо побелело. Я перехватил Алешкино весло и мотнул головой на старое ведро, плававшее среди лодки. Алешка бросился отчерпывать воду, лодка шатнулась, черпнула бортом.
— Тиш-ш-ша-а! — рявкнул Санька, и Алешка ровно бы услышал его, застыл, а затем начал быстро выхлестывать воду.
Внизу мощно ревел Караульный бык. Разъяренная вода кипела под ним, катила в унорыш — пещеру, закручивалась воронками. В воронках веретеньями кружились бревна и исчезали куда-то. Серые льдины; желтую пену, щепки, корье, вырванные с корнем сосенки гоняло под быком. Сверху отваливались камни и бултыхались в воду. Рев нарастал. Лодка закачалась как-то безвольно и обреченно. Бык приближался, словно бы он был живой, и мчался на нас, чтобы подмять лодку, расхряпать ее о каменную грудь, а нас бросить в каменную пасть унорыша.
— Чего раз-зявил? Р-реби! — завизжал Санька, и я уже не силой, а страхом поднимал и бросал весла. Алешка все выхлестывал и выхлестывал воду. Лодка сделалась легче, поворотливей, и мы выбили ее из стрежня, выгреблись в затишек, сделанный ухвостьем острова. Лодку подхватило и понесло обратным течением к острову.
Я сложил весла и обернулся. Еще сажен сто — и нам бы не сдобровать.
— Пор-рядок на корабле! — вяло сказал Санька и в изнеможении опустил весло. Руки его дрожали. Он посмотрел на них, пошевелил пальцами и веселей прибавил — Закуривай, курачи!
Санька и в самом деле закурил. Махру закурил, украденную у отца, и выпустил большой клуб дыма ртом и ноздрями. Мы с уважением глядели на него.
Ухвостье острова было затоплено. Тальники и черемухи стояли в воде. Мы протолкнули лодку в кусты, спугнули с них крысу и чуть было не поймали руками щуренка, прикемарившего на мели, в травке. Покос, что был за кустами, залило по краям, и он оказался бережком.
— Вот и все! А ты, дура, боялась! — подмигнул нам Санька, ступив на землю, и вальнулся вверх ногами. Мы на него. Возню подняли. Шум. Смех. Свобода!
— Хватит! — прервал веселую возню Санька. — Солнце на закат скоро. Самый клев. Алешка, ты костер спроворь, обсушиться надо к ночи, — и он передал Алешке спички. — Ты багаж перетаскай, — приказал он мне, — и разбрось на остожье, а я животники разматывать возьмусь.
В лодке Санька завопил:
— Кто червей опрокинул?
Черви плавали по всей лодке, позалазили в щели досок и под поперечины. Долго мы выбирали червей, ругались, кляли Алешку, но он ничего не слышал, мучился с костром, пытался из наносного сырья развести огонь.
Червей уцелела горсть, остальных Алешка выхлестал за борт с водою. Санька дал мимоходом подзатыльник Алешке, и тот было полез на него в драку, но ему показали банку с мокрыми червяками, и он отступился.
Костер исходил удушливым белым дымом, но огня не было. Санька раздувал его и ругался:
— Помощники! Толку от вас…
В кустах я нашел скрученную бересту, и огонь мы все же развели. Хлеб и соль в мешке размокли. Телогрейка Санькина и наши с Алешкой тужурчонки тоже хоть отжимай.
— Луком питаться будем! — буркнул Санька и набросился на Алешку: — Чего стоишь?! Червей-то сплавил! Так ищи давай теперича! — Алешка смотрел на Саньку внимательно, но понять — отчего он ругается — не мог. Я показал Алешке: копать, мол, надо червей, искать их на острове, и он послушно отправился, куда велели, а Санька уже примирительней проговорил — Стоит, чешется, а наживлять че? Сопли? На их налим не клюет!..
