Ночь светла - [10]

«Но бывает, вообще ничего не происходит, – продолжал Хуберт. – Пригодятся ли фотографии, как правило, я знаю еще до того, как проявлю пленку». Тут Джиллиан выступила с вопросом: «Но кто же тогда подлинный художник: вы или модель?» И получила такой ответ: «Дело не в художнике, а в произведении искусства. Но таковое ни к художнику, ни к модели отношения не имеет».

Джиллиан отмотала запись к началу интервью и снова внимательно просмотрела, кадр за кадром. Хотела выяснить, что же между ними происходило. Девяносто секунд, больше двух тысяч кадров. «Тайная жизнь наших тел», – подумалось ей. Хуберт – пустомеля, и тем более досадно, что он высказал ее собственные мысли, что она могла позаимствовать свои мысли у него. Джиллиан часто ловила себя на том, что схватывает чужую мысль, а после приписывает ее себе.

Диалог их лиц разительно отличался от только что прозвучавшего диалога. Кажется, с самого начала между ними возникло какое-то настороженное доверие, по лицу то у одного, то у другого не раз проскальзывала неприметная улыбка, и по меньшей мере однажды Джиллиан прочла в своих глазах восхищение, девичий восторг. Скучающее выражение лица Хуберта постепенно сменилось нежным, и Джиллиан это озадачило. Монтажная перебивка, и она на долю секунды появляется с опущенными долу глазами, как будто смущена его взглядом. Потом, правда, поворачивается к другой камере, и вот уже ее лицо светится глуповатой радостью и удивлением: следующий сюжет! Джиллиан нажала на «стоп» и достала диск из проигрывателя. На экране вновь показались мечехвосты, теперь они двигались в обратную сторону, к воде. «Каждый год мечехвосты таким образом откладывают яйца. – В закадровом голосе чувствовалось тепло. – И будут откладывать еще долго-долго… Даже тогда, когда человек давно уже исчезнет с лица земли».

* * *

Джиллиан почти целый день пролежала в гостиной. Постепенно она успокоилась. Почувствовала себя окрепшей, правда, стоило ей только приподняться, как голова закружилась. Посидела, подождала, пока пройдет головокружение. Затем взяла костыли, которые валялись рядом с нею на полу, и встала. Дело пошло лучше, чем она ожидала. Доковыляла до кухни, съела целую банку консервированного тунца и несколько рисовых вафель, которые купила несколько месяцев назад и которые ей тогда не понравились. Запила еду бокалом просекко, хотя врач запретил ей алкоголь на то время, пока она принимает лекарства.

Дошла до ванной комнаты и открыла свою створку шкафчика, до отказа набитого лекарствами, отпускаемыми без рецепта, а также косметическими и гигиеническими средствами. Женщина, которая здесь жила, опасалась, видимо, дурного запаха изо рта, глотала витамины – наверное, из-за неполноценного питания, – периодически страдала от головных болей и повышенной кислотности желудка. Боялась старения кожи и ломкости ногтей. Занятая на работе женщина, у которой денег больше, чем времени, которая часто бывала в разъездах, покупала в маленьких лавочках мыло ручной работы с оливковым маслом и никогда им не пользовалась, заводила новые зубные щетки, не успев выбросить старые. Джиллиан невольно пришло на ум, что теперь-то для ее вещей хватит места, а вот горевать по Маттиасу у нее не получается. То вдруг она расплачется и не может остановиться. То вообще забывает, что Маттиаса больше нет. Они ведь часто расставались на день-другой, на несколько дней, потому и одиночество для нее не труд. Джиллиан и на похоронах-то его не была, откуда же ей знать, что он мертв?

Сняла блузку, сняла бюстгальтер. Осматривая себя сверху донизу, смогла даже вообразить, будто ничего не произошло. Несколько синяков на теле да шов после операции на ноге, а больше ничего не заметно. Но вот, подняв глаза, она стала вглядываться в свое лицо. Находясь в больнице, она, кроме ран, ничего не видела. А то, что теперь увидела там, выше, над своим почти невредимым телом, мигом лишило ее сил. Живот свело, она тихо опустилась на пол. На четвереньках доползла до спальни и легла в кровать. Проверила на ощупь свое обнаженное тело – грудь, талию, бедра.

* * *

Пробудившись среди ночи, Джиллиан не смогла заснуть снова. Она встала, доковыляла до кабинета. Включила компьютер и зашла в свой почтовый ящик. Входящие – триста с лишним писем! Бегло проглядела темы. Скорейшего выздоровления. Всего наилучшего. Примите соболезнования. Вызовы на совещания, а через несколько дней – протоколы этих совещаний. Она стерла все мейлы до единого. Ящик другого аккаунта, с которого она вела переписку с Хубертом, был пуст. Набрала в поисковике свое имя и фамилию. Кроме ряда кратких сообщений о произошедшей аварии, нашла еще ссылки на свою передачу, нашла свою биографию, две-три посвященные ей статьи, в том числе даже статью в Википедии, составленную каким-то поклонником и, как ни странно, достоверную. Вот интересно, как долго человек может прожить в Интернете после своей смерти? В каком-то блоге подробно обсуждалась ее деятельность телеведущей. Блогер, похоже, испытывал к ней глубокое отвращение. Поначалу она решила, что текст написан мужчиной, но стала читать дальше и догадалась: нет, явно женщина. Чувствовалось, что авторша с нею когда-то встречалась, может, она художница или организатор выставки, а Джиллиан брала у нее интервью. Когда Джиллиан ругали в прессе, она хотя бы знала, с кем имеет дело. А тут она как будто подслушивала у двери в комнату, где о ней говорят. «Ты же не можешь нравиться всем», – заметил как-то Маттиас, когда ее однажды раскритиковали, но ведь не в том дело. Она так и не научилась отделять себя от своей работы, и кто наводил критику на работу, тот ставил под сомнение и ее персону. В конце страницы предлагалось оставить комментарий к тексту. Там она обнаружила несколько записей, в основном признававших правоту блогерши, и ряд коротких высказываний, изобиловавших опечатками и непристойными словами. Джиллиан, прикинув, стоит ли отвечать, решила не ввязываться. Выключила компьютер и открыла верхний ящик письменного стола. Конверт с фотографиями лежал на том самом месте, где она его оставила.