Ночь, сон, смерть и звезды - [193]
София сказала, что она опасается за Джессалин. Хьюго, ее друг, какое-то время проводит с ней, но мало, поскольку он человек занятой (судя по всему) и часто путешествует, мать же подолгу остается одна в доме, а если она куда-то поедет, то с ней может случиться то же, что случилось с Софией, если не хуже. Мстительный коп может столкнуть ее в кювет.
Она зачастила, занервничала. Том заверил ее, что он защитит мать и ее.
Но как?
Уж ты мне поверь.
Он вызвал нового адвоката (Эделстайна) и сообщил, что «после должного рассмотрения и обсуждения в семье Маккларен» отзывает свое исковое заявление.
Что? Почему? – изумился Эделстайн.
Потому что он опасается за сестру, подвергшуюся угрозам хэммондского копа. Опасается за мать. За всю семью.
Не за себя, нет. Лично он не боится гребаной полиции.
Другое дело семья, включающая детей и их мать Джессалин, живущая одна в доме на Олд-Фарм-роуд, ей уже за шестьдесят, и она слишком уязвима, когда речь идет об актах устрашения, домогательствах, угрозах. Судебное преследование не стоит таких рисков.
Том говорил с горечью, ровным тоном. Налицо непреложный факт. Мерзавцы выиграли, Уайти проиграл.
Эделстайн пребывал в растерянности. Семья Маккларен (от лица Тома Маккларена) изначально подала уголовный иск против департамента полиции Хэммонда, но это ни к чему не привело, так как их единственный свидетель отказался участвовать в процессе, и тогда по совету предыдущего адвоката они решили подать гражданский иск с более высокими шансами, что суд примет решение в их пользу. Это уже само по себе стало признанием поражения, посчитал Том. Но не полным признанием. Еще нет!
На протяжении нескольких месяцев сотрудничества Эделстайн предупреждал Тома, что гражданское дело, хоть и «выигрышное», может растянуться на годы, а не закончиться, как того хотел бы истец. Адвокаты муниципалитета будут оттягивать слушания, создавать волокиту, терять документы и в конце концов предложат (небольшую, оскорбительно неадекватную) денежную компенсацию, и при этом никаких публичных извинений или дисциплинарных мер в отношении обвиняемых – Шульца и Глисона. Эделстайн извещал Тома о немалых затратах, хотя мог бы и не говорить (все судебные издержки Том оплачивал из своего кармана), но тот настаивал на продолжении тяжбы. Он не доставит этим ублюдкам радости от его выхода из игры. Ему приятно было думать, что на Шульца и Глисона давит само делопроизводство, они живут в страхе, что их обвинят в непредумышленном убийстве, злоупотреблении служебными полномочиями и неподобающем поведении, что массмедиа выставят на всеобщее обозрение копов-коррупционеров, а Джона Эрла Маккларена представят как бывшего мэра Хэммонда и жертву полицейского произвола.
Все эти месяцы Том твердо стоял на такой позиции. И вдруг ее поменял.
Он повторил, что не может рисковать. Как только полиция становится твоим личным врагом, тебе конец. Выиграв, ты все равно проиграешь. Рано или поздно.
Том рассказал Эделстайну: какое бы транспортное средство он ни использовал, почти всегда в зеркало заднего вида видит патрульную машину. Или автомобиль без опознавательных знаков. Никогда нельзя знать наверняка. Среди сотен местных копов всегда найдется десяток тех, кто готов с тобой поквитаться. Паршивые овцы, если вспомнить метафору. Но и одного-двух достаточно, чтобы все закончилось катастрофой.
Не один раз у Тома чесались руки съехать на обочину и сцепиться со своим преследователем. Встретить врага лицом к лицу. Сердце колотилось от ярости. Но он хорошо понимал, чем ему грозит попасть в эту ловушку: бросить вызов вооруженным офицерам, натренированным избивать и душить, в умении расправиться с соперником в считаные секунды. Лучше Том их победит в суде. Если будет гнуть свое.
На самом деле интерес к Тому Маккларену заметно поубавился. У хэммондской полиции нашлись и другие враги, включая деструктивных черных активистов и всяких леваков. Вот ее новые мишени.
Эделстайн спросил Тома, угрожал ли коп его сестре открыто. И получил ответ: открыто – это как? Пистолет ей в лицо не тыкал.
Но явно вышел за пределы своих полномочий.
Насколько Том мог судить, вынесший его сестре устное предупреждение коп мог быть Глисоном или Шульцем. Или родственником кого-то из них. В хэммондской полиции многие служили семьями, прикрывали друг друга и никогда не доносили на своих.
Том имел разговор с шефом полиции. Говорил с мэром. И с городскими политиками. Все они проявляли к нему уважение, с уважением относились к памяти его отца и со всей очевидностью переживали случившееся с Уайти, однако вступать в противостояние с мощным союзом полицейских никто не желал – это был постоянный противник при подписании госконтрактов. И угроза полицейской забастовки связывала городских чиновников по рукам и по ногам.
Эделстайн посоветовал несколько недель подождать. Том подумал.
О’кей. Три недели подожду. А если за это время кого-то из моей родни убьют, я подам на вас в суд.
О господи! Том, что за…
Но Том уже оборвал связь, чтобы не дослушивать очевидного упрека со стороны шокированного адвоката.
Пропустив несколько рюмок в баре на Холланд-стрит у реки, где его никто не знал, Том позвонил матери по мобильному и сообщил, что все кончено.
